Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском

Он отвечал ей резко, но трепет его проходил, и он снова становился похож на Муравьева Никиту. А она утешала его тем, что и в Сибири люди живут, и здесь можно найти свое счастие, как нашел его в Кургане Петр Николаевич Свистунов, а сама все скорбела о бедных своих сыновьях, о чахоточном Мите, и старалась скрыть свою скорбь, не смела ее показать страдальцу, чтобы не принял в упрек, и вышла сама не своя от этой жгучей и давящей сердце скорби.

Но еще и другие были, не один Петрашевский. Их держали на секретном дворе за чугунными запертыми воротами.

— Отвори, пожалуйста, я подаяние раздаю, — обратилась она к часовому при дверце с замком, и тот, к ее удивлению, отпер без разговоров.

Четверо молодых людей вскочили навстречу ей с нар, громыхнув цепями.

Она назвала себя и спросила об именах их — то оказались Спешнев, Григорьев, Львов, Толь. И глядя на эту бедную молодежь, среди которой мог быть и ее Митя, она наконец не выдержала и разрыдалась.

Было поздно, и к последним из новобранцев пробраться не удалось. Дома Наталью Дмитриевну уже ждали дамы, сгорая от нетерпенья узнать, смогла ли она передать деньги. После ее рассказа решено было под вечер, переодевшись, всем вместе ехать к смотрителю с угощением, захватив с собою приятельницу Натальи Дмитриевны, дочь прокурора.

Темнело, когда сани с дамами подкатили к острогу. Часовому у ворот объяснили, что приехали к смотрителю в гости, но вместо того чтобы пустить, часовой прокричал их слова другому часовому, внутри двора, тот — третьему. Эта долгая перекличка в темноте острога нагоняла невольный страх. Наконец со скрежетом отворились ворота, старичок-смотритель встретил дам на пороге своей квартиры, и только увидев средь них дочь начальства, радушно засуетился.

— Пожалуйста, устройте нам свидание… с этими новыми, — попросила Фонвизина, войдя в дом.

— Да невозможно сейчас, ночью…

— Тогда приведите их сюда, — решительно сказала дочь прокурора. — На это ведь у вас есть полное право!

Поколебавшись, смотритель все же не посмел отказать, послал за Петрашевским. Сводить его с другими было настрого запрещено, и этого смотритель не рискнул преступить.

Михаил Васильевич казался много спокойнее, нежели днем, обрадовался угощению, над которым так постарались дамы, но за разговором едва ли замечал, что ест.

— Какие страшные времена! — воскликнула по-французски Прасковья Егоровна Анненкова, а Наталья Дмитриевна неожиданно засмеялась. Михаил Васильевич давеча встретил ее стихом из «Онегина». А знает ли он, что Александр Дюма сочинил роман из жизни Прасковьи Егоровны, о котором, впрочем, сама Прасковья Егоровна не может даже слышать?!

И действительно при этих словах Прасковья Егоровна с бойкостью, не свойственной ее возрасту, затараторила на родном языке своем (и это был язык отнюдь не светских салонов):

— О, если б вы знали, что там наплел этот враль! Он, видите ли, сделал меня парижской гризеткой, а Анненкова ввел в тайное общество… из-за моей непреклонности. Бедному Анненкову, видите ли, оставался выбор между самоубийством и эшафотом! Пойти на убийство царя от несчастной любви — к кому? — к гризетке! Вы могли бы в такое поверить? Героиня месье Дюма, однако, верит и становится любовницею героя… Когда его посадили в крепость, она вымолила у царя помилование и, последовав за возлюбленным в Сибирь, там с ним повенчалась — между прочим, в Тобольске. Называется все это «Учитель фехтования», это друг героини, вместе с которым она едет в Сибирь… нелепость! галиматья! Я написала в Париж к моей матери, чтобы ответ на клевету напечатать в журнале!

Молчавшая до тех пор младшая из дам (это была дочь прокурора) тут заметила, что история Натальи Дмитриевны ей лично кажется не менее интересной, недаром же ее опоэтизировал Пушкин. А Петрашевский, окончательно успокоенный отвлеченной беседою, спросил у Натальи Дмитриевны, хорошо ли она знала поэта.

— Нет, мы вовсе незнакомы с ним были. Когда вышли первые главы «Онегина», один мой родственник ко мне прибежал со словами: «Наташа, ты попала в печать! Подлец Сонцов передал Пушкину твою историю, и он вывел тебя в своей поэме!»

— И вы негодуете на сочинителя, как мадам Анненкова?

Наталья Дмитриевна смущенно пожала плечами, сказала, что нет, что напротив, и, сменив разговор, спросила, не хочет ли Михаил Васильевич передать что своим товарищам, которых она увидит.

— О Пушкине и Дюма и об их персонажах в Тобольске расскажите, пожалуйста, Федору Достоевскому… и Дурову тоже, пожалуй. А передать? Что можно им передать? Что Петрашевский не отступился от сказанного на эшафоте. Здесь в Тобольском приказе я уже заявил о юридической недействительности приговора!

Сморщенный старичок-смотритель, столь бесцеремонно его встречавший тому дней десять назад, топтался в дверях, с посильной деликатностью давая понять, что пора, мол.

Распрощались душевно, не пряча слез.

Дамы дружно отерли глаза и приготовились к встрече тех четверых, с которыми Наталья Дмитриевна виделась в каземате (а потом и трех остальных, до которых она не дошла).