Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском

«…Дошло до сведения шефа жандармов, что титулярный советник Буташевич-Петрашевский… обнаруживает большую наклонность к коммунизму и с дерзостию провозглашает свои правила. Поэтому шеф жандармов приказал учредить за Петрашевским надзор.

В то же время и министр внутренних дел, по дошедшим до него сведениям… учредил с своей стороны наблюдение за Петрашевским, Но как столкновение агентов двух ведомств…»

Дальше дело двинулось гладко, поскольку разыскания вел министр Перовский, или, точнее, его чиновник Липранди, или, еще точнее, его агенты, и Леонтию Васильевичу, увы, было нечего выставить против их донесений. Даже соображение об аресте подсказал Агент 1-й — во время собрания у Петрашевского, в полночь, в пятницу 22 апреля.

Хоть и споро после трудного начала подвигалось дело, не заметили, ни как смерклось, ни как забрезжило. Воск свечей еще оплывал в подсвечниках, а уж окна светлели, когда Леонтий Васильевич пожал наконец Ивану Петровичу руку и поднял от покрытого писарскою вязью листа воспаленные после бессонной ночи глаза. На часах было пять. Дело было сделано, доклад готов, а перед тем, как представить его шефу, не грех бы соснуть часик-другой, однако ни вместе с Иваном Петровичем, ни следом Леонтий Васильевич из кабинета не вышел; оставшись один, извлек из стола заветную свою тетрадку в зеленой обложке и занес на свободную страничку.

«Вот и у нас заговор!..»

Но, расслабив воротник голубого мундира, генерал Леонтий Васильевич отложил перо.

Вот только что об руку с Леонтием Васильевичем ночь провел человек, которого он числил в приятелях без малого сорок лет, а нынче вдруг открыл в Иване Петровиче Липранди такое, чего вовсе не подозревал. Между тем, это было первой его обязанностью — подозревать, первым долгом по службе начальника штаба корпуса жандармов и управляющего Третьим отделением собственной Его величества канцелярии. Никто в свете не мог попрекнуть, что генерал Дубельт не человек долга… Не шел Иван Петрович с ума! Обвел старый приятель, год таился, а видались едва не каждый божий день и об чем только ни переговорили… Ах, Иван Петрович, ах, гордец! Уж не этот ли кабинет тебя прельстил, друг любезный? Жизнь была соткана из противоречий.

И не противоречиям ли собственной жизни был обязан сам Леонтий Васильевич своим кабинетом — крутою своею карьерою? Боевой офицер двенадцатого года, масон и известный в Южной армии либерал, заподозренный, хоть и «оставленный без внимания» по 14-му декабря, поступил в жандармский корпус неожиданно для себя самого по благородным побуждениям в духе легендарной инструкции Николая Первого Бенкендорфу.

Когда Бенкендорф попросил у государя указаний только что созданному — после 14-го декабря — Третьему отделению, Николай якобы протянул в ответ носовой платок со словами: «Утирай им как можно больше слез, вот моя инструкция». Это трогательное наставление предназначалось высшей полиции, коей долженствовало, как писал в проекте об устройстве ее Бенкендорф, приобрести нравственную силу, в то же время склоняя на свою сторону людей, стремящихся к наживе.

…Неприятности по службе, отставка, год без занятий и средств… бр-р… Назначенный куда-то в Тверь и случайно дежуривший взамен заболевшего офицера, новоиспеченный жандарм так приглянулся самому Бенкендорфу, что вскоре оказался правителем его канцелярии, на месте, согласно тому же проекту, чрезвычайно доходном, опасение лишиться которого должно было служить ручательством верности этого правителя…

Голубой генерал прошелся из угла в угол кабинета-залы, оглядел огромную комнату как бы со стороны… Громадные — от пола до потолка — в золоченых оправах зеркала отражали успокаивающую глаз зелень стен, позолоту карнизов, винные тона красного дерева и нежно-розовые — подсвеченных ранним солнцем окон… Уж не этот ли кабинет тебя прельстил, друг любезный, голубчик Иван Петрович, не это ли кресло?!

Его сиятельство шеф жандармов в это утро приехал в Отделение раньше обыкновенного и тотчас послал за Леонтием Васильевичем. Тот явился с готовым докладом, и граф сразу отметил удачное начало:

— Ловко ты, Леонтий Васильевич, Перовского потеснил!

Читал граф быстро, одобрительно поматывал птичьей головкой, пока не добрался до порядка арестования.

— А не тише, Леонтий Васильевич, поодиночке, по домам, ночью? А то как без шума схватишь посреди Петербурга разом человек тридцать? А ну как не дадутся без драки? Нет! Это надобно переменить!

Дубельт шефу не стал прекословить, послушно продиктовал писцу: