Зовущие небеса (СИ)

Вот тут все и случилось. Бандит на миг остановился, чтобы открыть калитку. За какие-то две-три секунды мальчик дотянулся до крестика, поцеловал и взглянул на нас. Каждый из тех, кто участвовал в этом бою, до конца жизни запомнил этот взгляд − спокойный, с улыбкой, взгляд маленького мужчины, который знал, что он прощается с людьми, с жизнью. Да, бандит, его застрелил! Как только скрылся от нас за забором дома, бросил мальчишку на землю и выпустил в него короткую очередь из автомата. А еще крикнул на прощанье: "Пока вы не научитесь убивать наших женщин и детей, мы вас всегда будем побеждать!" Иван тогда избил лейтенанта, треснул и меня сгоряча, хоть мне приказано было строго-настрого в боевых действиях не участвовать, огонь из автомата не открывать, а то могу и в тюрьму попасть, я же штатский. А Ванька, раненый, весь в крови, бросался то к одному, то к другому и хрипел, что есть сил: нужно было стрелять по ногам и в голову, мальчик-то закрывал духа только наполовину. Тогда у мальца хоть бы шанс был, даже если бы мы его ранили, то мог бы выжить, а то ведь эти звери ради своей поганой шкуры никого не жалеют. Нашу команду, конечно, после этого случая расформировали, мы не могли смотреть друг другу в глаза от стыда. Понимали, что Ваня прав, но поделать ничего не могли.

А последний взгляд мальчика помню до сих пор. Спокойный, с улыбкой, целованием крестика... взгляд маленького мужчины, идущего на верную смерть.

Так бывает

...Ничто не исчезает, однажды сверкнувши во времени...

Время есть риза вечности, мысль Божия,

дело Божие, свершение Божие, которое

в полноту времен станет прозрачно для вечности.

Протоиерей Сергий Булгаков

Игорёк появился на свет в довольно странном мире. С малого детства его тревожили неясные предчувствия обязательного появления в жизни чего-то волшебного. Из будущего в тоскливые сумерки настоящего сверкали огни берегового маяка, дневные звёзды, брызги праздничного салюта. То в кино, то в книге или даже в цирке нащупывал мальчик нечто фантастическое и настолько безумно прекрасное, что просто обязано воплотиться в реальности. Душа отвергая серость, замыкалась в броню бесчувствия, когда старшие внушали, что окружающая бессмыслица и есть единственная реальность, другой же просто нет и быть не может.

Иногда из глубин памяти всплывали неясные воспоминания, полные света и неземных звуков, связанные с приездом бабушки, ее тихой молитвой при сиянии пламени свечи, но подобно пугливой горлице, от малейшего резкого движения или громкого звука улетали прочь, таяли в безбрежных пространствах, оставляя в душе мальчика приятное послевкусие. Как ни странно, столь призрачные впечатления сообщали сердцу прочную уверенность в существовании иной реальности, неудовлетворение окружающей бессмысленной суетой и неотступное желание во что бы то ни стало найти истину.

Задавал он вопросы о смысле жизни отцу, тот почему-то злился, а сам всё чаще тосковал в одиночестве, читал роман-газету о выполнении плана сдачи зерна колхозом-миллионером, смотрел по телевизору программу "Время", хирел и регулярно прикладывался к бутылке. Маму агрессивный супруг совсем затравил, а ради привлечения жены на свою сторону, устраивал воспитательные скандалы. Отец подозревал, что внутри сына набухают ростки инакомыслия, может даже антисоветчины; он и сам проявлял порой недовольство положением в стране, но панически боялся уклониться от линии партии и правительства и хоть как-то выразить своё особое мнение. На провокационные вопросы взрослеющего сына ответить не мог, а только свирепел и хрипло кричал, ненавидя себя, нечто истеричное: "Я не хочу быть рабом!" или "Да ты знаешь, как наши политические враги умеют оболванить простого советского человека!" Когда Игорь спрашивал, почему обязательно рабом и почему так просто оболванить, если за нами правда? Отец взрывался и просто гнал его от себя. Обычно сын беседовал с отцом уважительно, проявляя максимальное спокойствие, но однажды и сам не вытерпел и на истерическую матерщину отца крикнул: "Да лучше я застрелюсь, чем буду жить в твоём тупом, сером мире!" Отец ошеломленно опустился в кресло и, не отрывая от лица Игоря злющего взгляда, прошипел: "А что, это пожалуй выход!" Конечно, банальное гусарство мужчин растворялось в пустоте, но предчувствия отца и надежды сына вросли в сокровенное и весьма крепкое основание веры.

Как это началось у Игоря, надо еще вспоминать, потому как всегда есть кому чистый белый лист заляпать черными грязными кляксами. Но только стоит посидеть в полном одиночестве, в тишине, глядя в лазурное небо, на сверкающую поверхность моря, на звезды густо-фиолетового небосвода, как иногда сразу раскроется небесная красота, иной раз − частично, просинью.