Зрелость

Возле семафора четыре отеля; три закрыты, четвертый едва дышит; чтобы поселить меня, освобождают одну маленькую комнату, заваленную бумажным хламом. Освещают помещения с помощью керосиновых ламп, за ужином я читаю «Мемуары Грамона», которые немного развлекают меня. Хочу пройтись при лунном свете; ко мне подходят двое мужчин в морской форме: «Вы местная?» — «Нет». — «Вы прогуливаетесь?» — «Да». — «В такой час? Ничего не видно». — «Любуюсь лунным светом». — «Лунным светом вы точно так же могли бы любоваться и в Кемпере, и в Ландерно». Тон повысился, став откровенно оскорбительным; я показываю свои документы, которые они изучают, осветив их карманным фонариком, потом невнятно извиняются. Моя комната на первом этаже, она выходит на равнину и на море, и мне кажется, будто я сплю почти под открытым небом.

27 сентября.

Встаю в шесть часов, в темноте. Внизу горит одна свеча, и я продолжаю читать «Мемуары Грамона» в ожидании автобуса. Холодно. Пока я качу к Одьерну, над равниной поднимается солнце. Дожидаясь автобуса, я пью ликер из черной смородины в лавке — управлении-буфете. Прогулка по дюнам пешком из Пон-л’Аббе в Сен-Геноле. Возвращение автобусом в Кемпер. Бретонки с макияжем в своих конусообразных чепцах — чудно.

Я сажусь в переполненный поезд на Анже. Спускается ночь. Местность равнинная, но ее красит лунный свет. «Как в кино», — восторгается какая-то женщина. Люди спорят о достоинствах бретонского масла. При синем ночнике читать невозможно, но я преисполнена бесконечного терпения, словно война наделила меня состоянием благодати.

Я приезжаю в два часа утра. На выходе меня по имени окликает военный; он что-то бормочет относительно мадемуазель С…[98], которая ему звонила. Он берет мой чемодан и мою руку со словами: «Я бы мог быть вашим отцом» и приводит меня в заказанный им номер; он приносит пиво, бананы, сэндвичи; я в восторге от такого приема, посмеиваясь над тем, что в три часа утра очутилась в незнакомом городе в номере отеля с незнакомым военным; это казалось нереальным. Впрочем, ведет он себя двусмысленно. Прежде всего, он с довольно странным видом просит разрешения остаться; затем, поскольку я, смущенная его настойчивым взглядом, продолжаю стоять, он говорит: «Садитесь». Я подвигаю стул. «Садитесь на кровать». Я сажусь на стул и приглашаю его выпить. «Мне придется пить из того же стакана, что и вы, вам это не будет неприятно? Правда?» Говорим учтиво. В конце концов, он покидает меня, сказав, что велит принести мне завтрак.

28 сентября.

Пишу письмо в большом кафе на площади Раллиман, я немного обеспокоена, поскольку в кармане у меня ни единого су. На автомобиле приезжает мадам Лемэр с дочерью, видеть их для меня огромная радость. Они дают мне час на осмотр Анже, который мне нравится в лучах прекрасного холодного солнца. Потом мы пересекаем неприглядную сельскую местность и приезжаем в отвратительную деревню, но дом очаровал меня. На чердаке три шкафа, наполненные книгами, и я этому рада. Узнаю, что Панье стал телефонистом в каком-то штабе, а Марко по-прежнему в Константине. Я сплю в столовой; в камине пылает яркий огонь, и я чувствую себя до того хорошо, что читаю до часа ночи.

29 сентября.

Я спускаю с чердака охапку книг и читаю весь день. Варшава капитулировала, договор между СССР и Германией подписан, Германия сообщает, что намерена предложить мир демократическим силам; а мы откажемся, и все начнется по-настоящему. Я говорю себе это, читаю книги о прошлой войне и все еще не могу в это поверить.

30 сентября.

Мадам Лемэр прислала мне подборку журналов «Крапуйо» о войне 1914–1918 годов. Я читаю их и еще книгу Ратенау и книгу Каутского. Пылает огонь. Жаклин Лемэр печатает на машинке. Идет дождь. Давно у меня не было столько свободного времени.

1 октября.

«Мирное наступление» Гитлера. Неизвестно, ни что происходит, ни что будет происходить. О моей жизни можно сказать, что я катаюсь как сыр в масле. Перед каждой трапезой мадам Лемэр ведет меня в подвал, чтобы выбрать бутылку выдержанного вина. Я вволю наслаждаюсь едой и чтением.

2 октября.

Какая прекрасная погода! Я читаю на лугу, растянувшись на солнце возле тополей. Это напоминает мне Лимузен; на яблонях сияют крупные яблоки. Радостное осеннее изобилие.

3 октября.

Мы переживаем странное время. Никто не может согласиться с гитлеровским миром; но какую войну собираются начать? Что в точности означает слово «война»? Месяц назад, когда оно крупными буквами было напечатано в газетах, это был бесформенный ужас, что-то неопределенное, но наполненное кошмарными предчувствиями. Теперь это нигде и ничто. Я не ощущаю напряжения, только неопределенность, я ожидаю, сама не знаю чего. Похоже, все чего-то ждут. Впрочем, именно это прежде всего поражает в книгах Пьерфё по истории войны 14-го года: четырехлетнее ожидание, нарушаемое совершенно бесполезными побоищами; можно подумать, что работает время, и лишь оно одно.

4 октября.