Зрелые годы

Доктор Хью, пламенный физиолог, был пропитан духом своего времени, иными словами, он только что получил степень. Его интересы были независимы и разнообразны; он говорил как человек, всему предпочитавший литературу. Он с радостью принялся бы нанизывать изящные периоды, но природа обделила его этим умением. Лучшие места в «Зрелых годах» поразили его сверх меры, и он, заручившись позволением Денкомба, зачитывал некоторые, чтобы подкрепить свои суждения. На мягком воздухе курорта доктор оживлял одиночество Денкомба; казалось, он был послан для развлечения больного. Особенно ярко доктор описывал, как недавно и как скоро в него вселил вдохновение тот единственный, кто облек плотью худые бока искусства, истощенного предрассудками. Доктор так и не собрался написать автору, его стесняла почтительность. При этом известии Денкомб сильнее, чем когда-либо, обрадовался тому, что никогда не поддавался на просьбы фотографов. Отношения с молодым визитером дарили ему роскошь общения, хотя писатель и был уверен, что на деле свобода доктора Хью в немалой степени будет зависеть от графини. Ему незамедлительно открылось, какой тип являла собой графиня и какой природы узы связывали это любопытное трио. Крупная дама, англичанка по крови, дочь прославленного баритона, чьему вкусу — но не таланту — она наследовала, была вдовой французского вельможи и владелицей всего, что осталось от отцовского изрядного состояния, назначенного ей в приданое. Мисс Вернхам, странное существо и сложившаяся пианистка, состояла на жалованье у аристократки. Графиня была щедра, независима и эксцентрична; она путешествовала с собственным менестрелем и лекарем. Невежественная и необузданная, она, тем не менее, в иную минуту бывала почти неотразима. Денкомб наблюдал, как она позирует доктору Хью для портрета, и схема отношений молодого друга с этой особой сложилась в его голове. Его собеседник, представитель новой психологии, сам был легко внушаем, и его чрезмерная общительность — лишь признак податливости. Денкомб легко управлялся с ним, даже и не обнаруживая своего имени.

Занемогшая во время швейцарской поездки, графиня подобрала доктора в отеле: ему случилось угодить больной. Происшествие это дало ей повод с властной щедростью предложить условия, которые вскружили голову врачу без практики, чьи карманы были опустошены занятиями. Не так предполагал он проводить свои дни, но этот период должен был миновать быстро, а графиня была так чудесно мила. Она требовала неослабного внимания, но не любить ее было невозможно. Доктор делился подробностями о своей чудаковатой пациентке: к ее буйной тучности и болезненному напряжению неистовой и бесцельной воли примешивалось тяжелое органическое расстройство. Но доктор неизменно возвращал разговор к любимому романисту, которого любезно провозгласил поэтом большим, нежели многие, выбравшие стихи своим поприщем. Пыл доктора, как и его неосторожность, подогревался симпатией Денкомба и сходством их занятий. Денкомб признался, что немного знаком с автором «Зрелых лет», но почувствовал, что не готов делиться подробностями, которых жаждал его собеседник, ранее не встречавший столь привилегированных людей. Он даже уловил в глазах доктора Хью блеск подозрения. Впрочем, молодой человек слишком волновался, чтобы быть проницательным, и снова и снова брался за книгу, восклицая: «Заметили ли вы это?» или «Разве вас не поразило то?». «Ближе к концу есть чудесный пассаж», — объявил доктор и снова взял в руки том. Переворачивая страницы, он наткнулся на что-то иное, и Денкомб увидел, как цвет его лица изменился. Врач взял вместо своего экземпляр Денкомба, лежащий на скамье, и писатель моментально угадал причину испуга молодого человека. Доктор Хью на мгновение помрачнел; затем он произнес: «Я вижу, вы правили текст!» Денкомб был страстным корректором, апологетом стиля; для него идеалом было бы втайне отпечатать книгу, а затем, по напечатанному, предаться свирепой правке — всегда приносить в жертву первую редакцию, а потомству и даже бедолагам коллекционерам отправлять лишь вторую. Этим утром его карандаш оставил вмятины на доброй дюжине книжных страниц. Денкомба потряс упрек молодого человека; писатель в тот же миг побледнел. Он пробормотал что-то невнятное и увидел, краем ускользающего сознания, заинтригованные глаза доктора Хью. Денкомб лишь успел понять, что недуг вновь овладевает им, — что эмоции, возбуждение, усталость, жар от солнца, обманчивый воздух соединились, чтобы сыграть с ним дурную шутку, — он протянул руку к собеседнику с жалобным стоном и разом лишился чувств.