Зря ты нанял меня, артефактор!

И одновременно с тем дверь Убежища распахнулась. Чайки, доедающие последние крохи морского хлеба, недовольно разорались и растопырили крылья, как щиты.

На пороге стояла Джерри. Изможденная, с огромными темными кругами вокруг своих выразительных глаз, с синими волосами, свободно рассыпавшимися до талии. Несмотря на разбитые костяшки и колени, порез на лице и синяки на плечах, она, как всегда, выглядела слишком изысканной для этого города. Что-то сжалось у Мокки в горле. И оттого, что он все-таки любил ее: сердцем и мозгом — два из трех, пугающе мало, но все равно больше, чем принято у многих даже совпадающим по предпочтениям людей. И оттого, что Джерри вышла к ним одна, а значит...

Барк интенсивно потерла глаза руками, будто спохватившись, что появилась с неподходящим выражением. Когда она убрала ладони, на ее лице сияла абсолютно счастливая улыбка, хоть и дрожащая от усталости.

— Все получилось, — сказала она.

***

— Без своего амулета ты как будто голый, — сказал Мокки.

— Выпьем за это! — хмыкнул Тилвас.

Мы вчетвером сидели на покатой крыше Убежища. Если бы кто-то из нас вдруг съехал вниз из-за недостаточного трения, он бы затормозил на краю, загибающемся, как вафля. Крыши соседних домов были такими же волнистыми по бокам. В промежутках между ними виднелись мокрые после дождя, умытые улочки столичных кварталов. Черное дерево, псевдо-бумажные фонари, святилища, кедры. Бочки, бродяги, бакланы, безнадежно клюющие брусчатку — вдруг найдут крошки чего-нибудь вкусного.

Светало.

Красное солнце медленно выползало из-за короны скал и постепенно заливало красками город — за улицей улицу. Еще вчера мне казалось, красный — цвет крови. Сейчас, после ритуала, он казался скорее цветом победы и губ, перепачканных в вишневом вине.

Слушая перебранку Тилваса и Мокки, деликатное и улыбчивое молчание Галасы, я опустилась на спину, умостив бокал на животе. Из-за наклона крыши получилось, что я лежу под углом градусов двадцать. Небо росчерками измеряли чайки. Из соседнего переулка повеяло запахом крепкого жасминового чая — работяги Пика Грёз один за другим просыпались для нового рабочего дня.

— И что, ты теперь умеешь превращаться в лиса?

— Я и есть лис, Бакоа.

— Нихрена подобного. Две руки, две ноги, никакого хвоста — я все еще вижу гуманоида. No critte homo! Не скрыть человека!

Я аж подавилась, услышав, как Мокки цитирует стихотворную строчку родом из прошлого тысячелетия. Приподнялась на локтях, приподняла бровь.

Вор пожал плечами в ответ на мое удивление и подмигнул мне.

— Джерри, наивно думать, что за годы нашего знакомства я не нахватался у тебя громких фраз.

— Предлагаю тебе тогда вернуться в Гильдийский квартал с проповедью на каком-нибудь мертвом языке, — хмыкнула я. — Это будет впечатляюще. Могу подогнать пару текстов. Все, кто сейчас покушается на власть в братстве Полуночи, мгновенно передумают скалиться на Рыбью Косточку.

Мокки, казалось, призадумался, а Тилвас панибратски взъерошил вору волосы с азартным:

— Мокки, кто из нас быстрее доберется до Колокольни Судного Знамени, ты или я? — и, не дожидаясь ответа, сиганул вверх и дальше по кромке здания.

Легкий, быстрый, вполне себе человек — если не считать слишком хищной и самовольной тени, у которой то и дело мерещились лисьи уши. И чересчур плавных движений, гладкой кожи, блестящих глаз, в которые не получалось смотреть долго — зрачки утягивали, как колодцы, и голова начинала кружиться.

Да и вообще: после ритуала Тивлас стал выглядеть еще лучше, чем раньше. С учетом его исходных внешних данных это был повод не для комплиментов, а для опасений: слишком красивые люди — это чаще проблема, чем радость. Как мы его маскировать теперь будем? Не очень-то удобно жить рядом с солнцем: потянутся фанатики, отбивайся от них...

Полчаса назад я уже успела повозмущаться на эту тему, но Тилвас тогда решил, что я просто льщу и лащусь к нему, а Мокки меня обсмеял.

— Не тебе, — фыркнул он, — Джеремия Барк, высказывать такие опасения. Ты даже вся в своих синяках, порезах и после ряда бессонных ночей выглядишь прельстительной наядой, беспутно завлекающей моряков в свои соблазнительные сети. Но я пять лет рядом с тобой как-то выдержал, пусть и чувствую себя иногда каким-то недоразвитым драконенком со слишком остро торчащими косточками. Злым мальчиком, играющим в ножи и рыбьи скелеты на пустынной отмели подводного моря. Подонком с полным ассортиментом грехов и психических отклонений, которые, как черное пятно от огня, расползаются по театральной афише твоей красоты.

Судя по длине и общему колориту фразы, Мокки уже тогда нехило наклюкался.

А сейчас, глядя в спину ускакавшему Талвани, он уверенно сказал:

— Подержи-ка мое вино.

Он всунул бокал Галасе, и, хрустнув пальцами, во весь рост поднялся на шершавой черепице.

Я не стала его останавливать. С крышами Пика Грёз Мокки не то что «на ты», они — его органическое продолжение, свита истинного короля, и Мокки может танцевать, кувыркаться и гулять по ним в любом состоянии. Все местные кошки — его враги, а он — захватчик.