Зрячая ночь. Сборник

Рокировка успела произойти, пока Ильдар барахтался среди ссылок на клиники, а теперь все искали по карманам мелочь и просили ее передать. Триста сорок девятый маршрут дешевизной не щеголял. Народ всегда жаловался на тарифы, но исправно платил. У Ильдара была скидка по студенческому, но тащиться и показывать его совершенно не хотелось. Он отыскал в кармане мелочь, отсчитал семьдесят шесть рублей и протянул мужику в плаще. Тот сидел у прохода, так что передавать оплату выпадало ему.

Мужик уже отвернулся от девицы в пальто и как-то странно обмяк, упершись затылком о сидение. Лицо его стало серым, как листок дешевой бумаги. В одной руке он сжал два мятых стольника, другой царапал обивку сиденья. Ильдар хотел было ссыпать ему мелочь, но мужика затряс озноб. Точно больной какой-то. Только заразиться не хватало.

Ильдар наклонился вперед, чтобы предложить свои деньги сидящим впереди него, но мужик слабо дернулся, мол, на вот, бери. Пришлось взять. Шершавая, будто стертая кожа чужих пальцев больно царапалась. Ильдар выудил стольники, стараясь не дышать, надеясь, что это спасет его от невиданной заразы, делающей мужика похожим на ходячий труп.

Мысль, что нужно прямо сейчас вытереть руки салфеткой, лучше незаметно, но вообще плевать, стала последней до того, как Ильдара скрутило в морской узел. Что-то вдруг лопнуло внизу живота. Что-то инородное зашевелилось там, забилось, как рыбка, выловленная сачком. Ильдар попытался закричать, но крик не шел. Нечему было кричать. Не было больше Ильдара. Была только боль. Неопознанная, незнакомая, страшная боль где-то под пупком.

Ослепительная волна в одно мгновение заполнила все тело, все мысли, все желания. Не стало автобуса, мелочи в руке, Юльки, ребенка, клиник и абортов. Осталась лишь боль, пульсирующая в такт сердцу, с каждым ударом бьющая все сокрушительней.

Ильдар не мог вздохнуть, ему казалось, что он истекает раскаленной кровью, что в самое нутро его вонзили ржавый крюк, а теперь крутят, медленно извлекая внутренности на свет божий. Ильдар схватился за живот рукой, чтобы вся эта требуха не посыпалась на пол.

– Передавать будете? – донеслось с переднего сиденья.

Ильдар попытался вдохнуть для ответа, попросить помощи, закричать хотя бы, но из груди вырвался чуть слышный хрип. Под рукой разрывался все новой и новой болью живот. Что там? Аппендицит? Должно болеть справа, а болит всюду. Внезапное воспаление? Перитонит? Камень из почки выходит? Ильдар судорожно перебирал варианты, ни один не отозвался в нем узнаванием. Только страшные картинки из гугла, где несуществующего еще ребенка высасывают из истерзанной матки инструментами, достойными пыточной комнаты. Стоило вспомнить о них, как боль умножалась в сто тысяч раз, становясь настолько большой, что просто не помещалась в животе Ильдара, в этом автобусе, в городе этом, на всей планете.

«Психосоматика», – подумал Ильдар и тихонечко выдохнул.

Это ж надо таким восприимчивым быть. Глупо как. А ведь и правда поверил, что сейчас умрет. Взял и напридумывал себе аборт, прямо на живую, одной фантазией. Идиот.

Ему даже стало легче, он нашел в себе силы поднять голову, сфокусироваться на том, кто тянул к нему руку, мол, давайте уже оплату. Сунул стольники от мужика, ссыпал свою мелочь. Почувствовал, как пальцы его мазнули по холодной женской ладони и порадовался, что может чувствовать что-то, кроме боли.

А потом наступил конец света. Стоило только подумать, что вся эта ерунда – выходка измученного стрессом мозга, как ржавый крюк под пупком раскалился добела. Ильдар даже услышал, как зашкворчало там, уловил запах паленой плоти.

«Возможные кровотечения прижигаются в процессе абортирования», – услужливо вспыхнуло в памяти.

Если бы Ильдар мог, он бы завизжал. Забился бы, завопил. Но для крика нужно дыхание, дышать же Ильдар разучился.

Настя Бехчина

Детство свое Настя помнила смутно. Образы наплывали друг на друга замыленные, как неудачное фото. Колючее шерстяное платьице в серую клетку. Славная кошечка, которую Настя потянула за хвост, а та ощерилась и ударила лапой, резко и страшно. Прозрачное зимнее солнце, что прорывалось через окно, рисуя на маминой кровати четкую полосу. Рисовая каша в детсадовской столовой: она отливала жемчугом, ее было вкусно есть с бутербродом – сдобная булочка и кусочек масла. Настя даже не была уверена, что обрывочные эти кадры принадлежат ей, скорее сборная солянка из советских фильмов и чужих воспоминаний.

Но одно из них точно было ее собственным. Раннее утро, мама собирает Настю в школу. По экрану пузатого телевизора бежит нечеткая картинка новостей, но мама их не слушает. Она натягивает на Настю темно-синие зимние колготы. Настя лежит на диване, опираясь спиной на мягкую подушку, Насте очень хочется спать, но мама хмурится и просит тянуть носок. Одним плечом она прижимает к уху массивную черную трубку. На другом конце – чуть визгливый голос тети Тани. Мама слушает ее, покачивая головой, будто движение это может передаться невидимому собеседнику.