Зримая тьма

Она извинилась, вышла и торопливо рассмотрела себя в мутном зеркале. Да. Все в порядке. Не такая, как у Тони, но тоже красота. Конечно, посмуглее, непрозрачная, непроницаемая для взглядов, зато правильная, привлекательная, Боже мой, здоровая, не замкнутая в себе, завлекающая, призывающая, пожалуй, волевая, о да, вот так — наилучший ракурс для фотографии; в общем, весьма удовлетворительно, если бы только рядом не торчала все время эта мокрая курица, для которой сейчас и слова доброго не находилось. Софи долго смотрела на свое отражение в мутном зеркале, примечая все в дневном свете, который неожиданно стал ярче и чище. Тем же вечером после французских глаголов и американской истории она лежала на своем диване, Тони — на своем. Софи повернула до упора ручку громкости на транзисторе, и он на мгновение взревел — вызов, даже оскорбление, по крайней мере, грубый пинок ее молчаливой двойняшке.

— Хватит, Софи!

— Тебе же все равно, разве нет?

Тони привстала на колени, сменив позу. Своими новыми, дневными глазами Софи увидела, как сместился и поплыл этот невообразимый изгиб от линии лба под дымчатыми волосами вниз, по дуге длинной шеи, по плечу, включая намек на грудь, и плавной кривой до самого конца, где палец ноги играл сандалией.

— В общем-то, не все равно.

— Ну, тогда тебе придется потерпеть, моя дражайшая Тони.

— Я больше не Тони. Я — Антония.

Софи расхохоталась.

— А я — София.

— Как скажешь.

И странное существо снова уплыло прочь, оставив свое простертое — фактически необитаемое — тело. Софи захотелось пустить радио на такую громкость, чтобы снесло крышу, но это выглядело бы поступком из детства, с которым они так неожиданно распрощались. И она осталась лежать на спине, разглядывая потолок с большим сырым пятном. В очередном приступе осознания она увидела, что новый дневной свет делает темное пространство за ее затылком еще более непроглядным, но одновременно и более неоспоримым — оно там есть, и все тут!

— У меня глаза на затылке!

Она рывком села, осознав, что произнесла эти слова вслух; потом, на соседнем диване, — поворот головы, долгий взгляд:

— А?

Никто из них больше ничего не сказал, и Тони вскоре отвернулась. Не может быть, чтобы Тони это знала! Но она знала.

У меня на затылке глаза. То поле зрения никуда не делось, даже расширилось, и там сидит и смотрит наружу через глаза тварь по имени Софи — тварь, которая на самом деле безымянна. Она может выбирать — либо выйти на дневной свет, либо таиться в этой личной области бесконечной глубины и удаленности, в этом потайном убежище, откуда исходит вся ее сила…

Софи зажмурилась, ее точно озарило. Ей удалось установить — или восстановить — связь между этим новым чувством и старым, связанным с тухлым яйцом, со страстным желанием стать колдуньей, перейти грань, желанием, чтобы то невероятное, что таится во тьме, воплотилось и разрушило безмятежное существование дневного мира. Казалось, что сейчас, когда ее обычные глаза закрыты, те, на затылке, открылись и смотрят во тьму, уходящую в бесконечность конусом черного света.

Она прервала созерцание и открыла дневные глаза. На соседнем диване свернулась клубком фигура, ребенок и женщина, и, разумеется, тоже воплощение — но ведь не жалких уколов дневного света с его пышностью и цветением, а тьмы и упадка?

Именно с этого момента Софи перестала подчиняться многим из тех условностей, которых требовал от нее мир. В ее руках оказалась измерительная линейка. Примеряй ее к «обязана» и «должна», «нужно» и «хочется». Если в данный момент эти понятия не подходят миловидной девушке с дополнительными глазами на затылке, она дотрагивается до них своим жезлом, и они исчезают. Алле — оп!