Зуб кобры

Оружие всегда было моей слабостью. Не раз я задумывался над тем, почему вид его вызывает у современных людей неизменный интерес, пока наконец не пришел к единственно правильному, на мой взгляд, выводу. Войны, после Мирового Воссоединения, канули в прошлое, и оружие утратило свое прежнее значение. Люди приступили к грандиозным преобразованиям своей жизни, к строительству всепланетного бесклассового общества. Но старое не сдавалось без боя, оно проявлялось и в новой жизни в самых невероятных формах. У человечества еще не было тех замечательных воспитательных школ, без которых теперь немыслимо существование Трудового Братства. Тончайшая, требующая огромной затраты сил, воспитательная работа по формированию нового человека только-только началась, и должно было смениться не одно поколение, прежде чем самодисциплина и ответственность людей достигли бы уровня высокоразвитой цивилизации, устремленной на просторы космоса. Именно тогда и были созданы Охранные Системы Общества, в задачу которых входила обязанность оберегать нарождающийся росток новой жизни. Оружие в деятельности ОСО применялось крайне редко и лишь в исключительных случаях, поэтому и в повседневной жизни оно рассматривалось, как музейная редкость. Видя его, люди пытались понять, зачем нужны эти диковинные металлические штуки, призванные убивать, теперь, когда все люди стали братьями по труду?..

И все же, как та девушка похожа на Таню! Я снова взглянул в сторону своей спутницы. Она сидела в свободной позе, откинувшись и расслабившись в уютной глубине кресла, устремив задумчивый взгляд за окно вагона. Казалось, ничто окружающее не существовало сейчас для нее. Я всматривался в ее лицо, ища в нем сходство с Таниным лицом. Нет, конечно, полного сходства не было: лишь отдельные, едва уловимые черты делали их похожими, в остальном же они были разными. Наверное, это от долгой разлуки мне показалось, что та девушка похожа на Таню, и оттого, что я постоянно думаю о ней. После нашей встречи два года назад в каждом красивом женском лице мне видится лицо Тани. Вот и сейчас я, казалось бы, думаю о вызове Громова, а на самом деле из головы не выходит Таня. Ведь она ничего не знает о моем возвращении на Землю.

Как я хочу окунуться в ее глаза и забыть обо всем! В эти удивительные, загадочные глаза, не похожие ни на одни глаза в мире: то зеленоватые, как морская вода в ясную погоду; то прозрачно-голубые, как бесконечно-высокое небо; то серые и чистые, вспыхивающие красными огоньками. Веселые, грустные, задумчивые, тревожные, требовательные и ласковые — мои дорогие глаза! Взгляд этих глаз однажды, раз и навсегда, перевернул все в моей жизни, заставил взглянуть на мир по-новому. Все, что раньше казалось таким важным и всеобъемлющим, отошло на второй план, уступило место ей, которую я искал всю свою жизнь и наконец нашел!

* * *

Было двенадцать часов дня, когда я вошел в вестибюль Совета ОСО. В здании Совета, как всегда, царило оживление, сразу же настраивавшее на определенный лад. Взбежав по широкой лестнице и здороваясь со встречными сотрудниками в лиловой и голубой форме, я направился к кабине лифта, вознесшего меня по наружной галерее на несколько этажей над площадью Совета.

Едва раскрыв дверь кабинета Громова, я понял, что начальник Особого отдела провел сегодняшнюю ночь на своем рабочем месте. Рамы окна были раскрыты настежь; лампы на потолке горели, хотя в их скудном свете уже не было никакой необходимости — солнечные лучи радостным потоком устремлялись в комнату, золотя оптические шторы, сдвинутые вправо; заставляли ослепительно блестеть полированные шкафы и столы.

В кресле напротив окна сидел очень полный человек, чем-то напоминавший добродушного медведя. Темная, почти черная, кожа его с лиловатым оттенком блестела на солнце подстать полировке шкафов; взгляд больших круглых глаз блуждал по экрану ЭЗП, лежащей перед ним на столе, явно не видя текста, проходящего по нему, — судя по всему, занимался он этим уже не первый час. Голубоватые белки глаз слегка покраснели от напряжения бессонной ночи. Сам Громов выглядел не лучше и беспокойно шагал по кабинету — от окна к шкафу и обратно.

Прекрасно зная своего начальника, я сразу понял: случилось что-то чрезвычайное, из ряда вон выходящее, иначе бы он не был так взволнован. Видя, что ни Громов, ни негр, сидящий в кресле, не заметили моего появления, я громко откашлялся. Громов сразу же остановился и обернулся в мою сторону. С минуту он внимательно изучал мое лицо, словно ища в нем каких-то перемен; затем, кивком головы, поздоровался и указал на кресло напротив чернокожего гиганта. Я послушно сел. Волнение начальника Особого отдела начало передаваться и мне.

Длинные, худые руки Громова оперлись о стол; голова, торчащая из плеч на тонкой шее, склонилась вперед; глаза смотрели пронзительно и требовательно. Сейчас он был похож на старого, потрепанного ветрами и временем орла, взгромоздившегося на горной вершине. Через минуту он устало вздохнул, опустился в кресло и произнес рассеянно, словно речь шла о чем-то малозначительном: