Зуб мамонта

Алька в ту секунду не нашелся, что на это ответить. Это потом, про себя, он много наговорил Валерке всяких неприятных слов. И еще бы говорил, но понимал: в общем-то и Валерка тогда ведь не знал, что из всего этого будет.

После той встречи у калитки Алька не видел Валерку до самого первого школьного дня.

Не таким Алька представлял себе этот первый день в школе. Да и пришелся он не на первое сентября, а на второе, словно подчеркивая необычность начала нынешнего учебного года.

Конечно, были и шутки, и хлопки по спине: «Ух, загорел!», «Ого, вытянулся!», и кто-то рассказывал, как мальчишки в лагерном походе варили суп и вместо соли положили в него сахару, но все это не так, как прежде, не так громко и весело. Смех вдруг разом обрывался, и опять вспоминали, вспоминали о Толике, посматривали на его третью парту в первом ряду, пустую сейчас и точно осиротевшую.

И появление в классе сильно загоревшей Динки Котовой прошло почти незамеченным. Лишь Алька растерянно кивнул ей, но не подошел, не спросил о Гарике-миллионере.

Валерка пришел в класс перед самым звонком. Он ни на кого не смотрел, а на него смотрели с любопытством и неприязнью, будто тень преступления Шмакова-старшего легла и на него тоже.

И уроки в этот день прошли без шума, без замечаний.

Лидия Васильевна, начав проверку учеников по списку в классном журнале, уже на второй фамилии (это была фамилия Толика) споткнулась, вслух ее не произнесла, лишь печально взглянула на пустое место на третьей парте, и все ребята взглянули туда. Фамилии остальных учеников она прочитывала тихим голосом, и ребята так же негромко отвечали «здесь». И опять в конце вышла заминка, когда Лидия Васильевна голосом еще более тихим произнесла «Шмаков», а Валерка отчего-то не ответил сразу. Потом спохватился и поспешно, громче, чем другие, бухнул: «Здесь». И это никому не понравилось.

Пирожки с вареньем

Никого к Толику не пускали, а Галка Гребешкова прорвалась. В классе Галку окружили толпой — не подступишься! — и она рассказывала, как упросила сестру «всего на одну-одну минуточку» пройти в палату, где лежал Толик, и посмотреть на него… Галку прерывали, просили что-то повторить («Не слышно. Громче!»). Она повторяла, рассказывала дальше. Толик очень похудел, левая рука в гипсе, внутри что-то еще болит, ни разу не улыбнулся. Может быть, просто не успел, потому что и правда долго возле него побыть не удалось. Все же она успела и посмотреть на него, и сказать несколько слов, и положила на его тумбочку яблоки, кулек конфет и пирожки с вареньем.

— Сама испекла, — не похвасталась, а скорее для точности сообщила Галка.

Альке в самую гущу ребят лезть было почему-то неудобно, стыдно. Он стоял, вытянувшись на цыпочках, чуть в стороне (видел только пушистый пучок Галкиных каштановых волос, перетянутый резинкой) и жадно слушал сбивчивый рассказ ее. Альке было тяжело и печально.

Лишь с Динкой на большой переменке немного отвлекся. Опять встретились в школьном буфете. Она сидела за столиком, пила кофе с коржиком. Алька хотел встать в очередь, но Динка позвала его, отломила от коржика половинку.

— Бери.

Алька не стал отказываться. Пожевал коржик, обсыпанный засохшим сахаром, и вдруг почему-то сказал:

— Толик был моим другом. Понимаешь, лучшим другом. — Никому другому Алька, наверное, не сказал бы об этом.

— Да, — кивнула Динка. — Глобус тогда тебе подарил… А как пудель мой себя чувствует? — оживившись, спросила она.

И Алька оживился, в глазах блеснули игривые искорки:

— А как Гарик себя чувствует?

— Гарик строчит из Норильска индианке пылкие послания.

— Во как! — удивился Алька. — Это тебе, что ли?

— Разве не похожа на индианку? — Котова вздернула голову. — Ну, отвечай!

— Похожа, — улыбнулся Алька. — Что же пишет миллионер?

— Нельзя. Это останется между нами… Так как же чувствует себя мой песик?

— Нельзя. Песик тоже не разглашает свои тайны… — Алька вдруг устыдился, что так весело разговаривает, когда Толик сейчас в больнице. — Как думаешь, долго он пролежит?

Динка не сразу сообразила.

— Ах, Толик… — Она недоумевающе подняла плечи. — Гребешкову спроси. Она видела, знает. Пирожки с вареньем носила.

Кулак

Так тщательно и долго глобус Луны Алька рассматривал впервые. Бывало, глянет, улыбнется, а то и улыбнуться забудет — и все знакомство. Иной раз, правда, удивлялся про себя: надо же, сто тридцать семь названий!

В этот раз — все иначе. Он внимательно прочитывал надпись за надписью, словно человек, ранее лишенный слуха, вдруг обрел его и теперь жадно вслушивается в незнакомые, странно волнующие звуки симфонии. «Мыс Гумбольдта», «Бухта Круглая», «Кратер Лемонье»… Эти звучные, неведомые названия сейчас почему-то волновали Альку, будто и его самого делали причастным к чему-то большому и таинственному. Волновало и то, что этот таинственный мир был так близок Толику. Как тщательно и ровно выписал он все буковки, нарисовал цветными карандашами эти бесконечные хребты, пики, моря…