Зубы Дракона

Объезжая горный хребет Альп, оставляя в поле зрения его снежные пики, он въехал в город Мюнхен по долине небольшой речки Изар. Он остановился в отеле второго класса, не желая вызвать интерес газетных репортеров. Он также хотел иметь возможность надеть поношенный костюм, который привез с собой, и быть в состоянии пройти по городу, и, возможно, по городу Дахау, не привлекая к себе особого внимания. В полицейском участке он заявил о себе, как об искусствоведе, прибывшем с целью приобретения произведений искусства. Его следующим действием после этого был звонок некоему барону Цинсоллерну, которого он встретил на выставке Дэтаза и который имел много картин в своём доме. Этот джентльмен был общепризнанным нацистским сочувствующим, и Ланни планировал его использовать в качестве своей, так сказать, «копчёной сельди»[178]. В случае провала это может посеять сомнения и смятение в нацистских умах, которые были далеки от совершенства.

Ланни пришёл в дом этого любителя искусств и просмотрел его коллекции, и тактично завёл разговор, что из его работ можно было купить. Он дал понять, что предложенные цены были очень высоки, но обещал дать телеграммы за границу и посмотреть, что можно сделать. Он действительно послал телеграммы Золтану и паре клиентов в Америке, и эти сообщения будут частью его защиты в случае неприятностей. Все время своего пребывания в Мюнхене он будет стимулировать надежды обедневшего немецкого аристократа и уменьшать цены его хороших картин.

Приехав в Германию, конспиратор позвонил Хьюго Бэру в Берлин, приглашая молодого нациста приехать в Мюнхен ночным поездом. Ланни сказал своему другу, что он здесь по поводу картин и хотел бы показать ему некоторые прекрасные образцы. Хьюго понял, и это не надо было добавлять, что «расходы будут оплачены». Молодые спортивный директор, без сомнения, нашёл применение для денег, которые заплатил ему Ланни, и был бы рад оказать ему дополнительные услуги.

Он прибыл на следующее утро, поселившись в другом отеле по рекомендации Ланни. Он позвонил, а Ланни подъехал и посадил его в машину на улице. Статный молодой уроженец Померании, ловкий в движениях и с упругим шагом, розовощекий, с волнистыми золотистыми волосами, Хьюго был живой рекламой чистого нордического идеала. В своей элегантной форме штурмовика со знаками отличия, указывающими его важную функцию, он получал приветствия от всех других нацистов и от множества гражданских лиц, желающих держаться безопасной стороны. Находясь с таким человеком в Германии, чувствуешь себя надёжно застрахованным, хотя «Хайль Гитлеры» через некоторое время здорово надоели.

Ланни повёз гостя на природу, где они могли тихо и свободно поговорить. Он убедил гостя предположить, что это приглашение было сделано чисто по дружбе. Богатые люди могут предаваться своим прихотям, как это. Что они и делают. Ланни хотел узнать, каких успехов добилось движение Хьюго по реформированию нацистской партии, а так, как реформатор не хотел говорить ни о чем другом, они долго ехали через долины в предгорьях Альп. Деревья стояли в полном великолепии, еще нетронутом признаками увядания. Красивая земля, и голова Ланни была полна поэзии об этом. Die Fenster auf, die Herzen auf! Geschwinde, geschwinde![179]

Но в мыслях Хьюго не было никаких следов поэтической жизнерадостности. Его фигура молодой Гермеса обвисла в авто кресле, а его тон стал горьким, когда он сказал: «Нашей нацистской революции капут. Мы ничего не добились. Фюрер полностью оказался в руках реакционеров. Они говорят ему, что делать. Никто больше не уверен, что он сможет выполнить свою собственную программу, даже если бы и захотел. Он больше не видит своих старых друзей, он не доверяет им. Люди рейхсвера в заговоре с целью полностью избавиться от штурмовиков».

«Неужели это так, Хьюго!» — Ланни был огорчен.

— Разве вы не слышали о наших каникулах?

— Я только вчера прибыл в Германию.

— Всем С.А. было приказано взять отпуск на весь июль. Говорят, мы были перегружены и заслужили отдых. Это звучит прекрасно, Но нам не разрешается носить нашу форму и иметь на руках оружие. И что они собираются делать, пока мы без оружия? Что мы увидим, когда вернемся?

— Я признаю, это выглядит серьезно.

— Мне кажется, смысл ясен. Мы, рядовые, сделали нашу работу, а они воспользовались ею. Мы все надеялись, что нас возьмут в рейхсвер. Но нет, мы не достаточно хороши. Те офицеры — Юнкера, они реальные господа, в то время как мы просто мусор. Нас слишком много, нас два миллиона, и они не могут себе позволить ни накормить нас, ни обучить нас. Так что мы должны быть выброшены, и, возможно, заняться попрошайничеством на улицах.

— Вы знаете, Хьюго, Германия может иметь только сто тысяч в регулярной армии. Может, фюрер не чувствует себя достаточно сильным, чтобы бросить вызов Франции и Великобритании по этому вопросу?