Зубы дракона

Из-за куста выглянул Ойям. Побаиваясь кулаков Хакима, старик вчера убежал куда глаза глядят, и теперь робко подходил к собственному дому.

— А, доброе утро, баба! — крикнул Лаптев. — Идите, идите сюда! Садитесь. Садись и ты, Хаким… Я хочу рассказать вам одну басенку, хотите?.. Так вот. Жили-были две труженицы пчелы. Вместе работали, вместе питались, вместе оборонялись. Многим хотелось отведать их меда, да только уж очень остры жала у пчел… И вот однажды приходит к улью лиса и говорит первой пчеле: «Глупая, как ты терпишь: твоя сестрица уверяет, что самое сильное в мире — солнце. Но даже младенцам известно, что самый сильный — ветер. Он тучку принесет и солнце закроет!». Сказала и ушла. А пчела и думает: «Действительно, недогадливая у меня сестрица. Нужно научить ее уму-разуму». И начала учить. Из-за учения пошла такая ссора, что сестрицы не только забыли о добывании меда, а начали жалить одна другую… Вновь приходит лиса: «А, говорит, ссоритесь? Ну ссорьтесь, ссорьтесь, а я медом полакомлюсь!». Ест она мед, от удовольствия глаза жмурит. Сестрицы-пчелы этого не видят, кричат одна другой: «Солнце!», «Ветер!». А лиса еще и подзадоривает: «Так ее, так! Дай ей духу!». Ну что, понятна басенка?

— Понятна! Ха-ха-ха. Понятна! — захохотал старый Ойям, вытирая слезы. — Глупые пчелы! И солнце и ветер одинаковы по силе. Ха-ха-ха.

— А ты понял, Хаким?

— Понял, сагиб, — резко ответил он. — Виновата первая пчела. Если бы не она, получила бы лиса жало в нос!

— Так не будь этой первой пчелой! Знаешь ли ты, что могло случиться, если бы ты убил дочь Сатиапала или его самого? Случилось бы то же, что и в Калькутте: там мусульмане и индусы режут друг друга, а англичане — смеются!

Старый Ойям раскрыл рот: вот так басня! Речь шла будто о пчелах, а выходит, что о людях?.. А Хаким, нахмурив лоб, думал над тем, что сказал русский. В басне все просто и понятно, а вот между мусульманами и индусами ссора гораздо острее и глубже.

Андрей Лаптев больше ничего не сказал. Он не хотел, чтобы его обвинили в коммунистической пропаганде. Пусть басня говорит сама за себя.

К вечеру того же дня по просьбе Сатиапала созвали под старым баньяном все население Навабганджа. Люди сначала шли неохотно; мусульмане и индусы толпились отдельно, недоброжелательно поглядывая друг на друга. Но все избегали угроз и ругани, зацепка для ссоры отпала: Кушум чувствовала себя значительно лучше; Сатиапал не побоялся приехать к тем, кто недавно проклинал его. Взаимное недоверие постепенно исчезало.

Сатиапала слушали внимательно и даже охотно. Он говорил метко и страстно, ссылался на аллаха и Брахму, доказывал, что нет большей беды, чем братоубийство, напомнил, что никогда не разделял индийцев по религиозным признакам и дал землю не только индусам, но и мусульманам. Это была правда, и толпа откликнулась одобрительным гулом. В конце речи, когда удалось полностью овладеть вниманием народа, Сатиапал поднял принесенный с собой сундучок раскрыл его и вынул горсть ярко-красных кристаллов.

— Смотрите, люди! Каждый из этих кристалликов стоит больше ста рупий. В них я вложил все средства, полученные в наследство, и стал почти нищим. Это я сделал для вас. Каждая семья получит от меня такой кристаллик. Знайте, что отныне вам не угрожает голод! Я научу вас превращать в пищу бурьян и траву, кору и древесину. Эту пищу охотно будут есть животные. А в случае голода…

Сатиапал прервал речь и тревожно посмотрел на индийцев. Они молча пятились от него, будто услышали что-то очень страшное. Глаза, загипнотизированные красным мерцанием кристаллов, лихорадочно блестели. Губы шевелились, — то ли неспособные промолвить, то ли стараясь сдержать возглас удивления. Голод! Кто способен бросить вызов голоду в Индии?.. Только бог или… или… сумасшедший!

— Куда вы, люди? — горько усмехнулся Сатиапал. — Я в здравом уме и отвечаю за свои слова… Может быть, когда-нибудь вы с благоговением будете вспоминать мое имя. Для меня это безразлично. Я сейчас прошу вас испробовать. Если у кого-нибудь от новой пищи погибнет скот, я уплачу его стоимость. Я готов попробовать мясо каждого зарезанного животного, лишь бы вы убедились, что оно не отравленное…

Сатиапал в этот момент был достоин сожаления. Он, очевидно, надеялся на полный триумф, поэтому и пригласил на сходку профессора Калинникова, не объясняя для чего именно. Но чуда не вышло. Чудотворец был вынужден умолять людей взять то, что заслуживало преклонения, независимо от того, кем и когда оно создано.

Калинников не знал языка, но понял почти все. Ему стало жаль, просто по-человечески жаль Сатиапала.

— Бери! — шепнул профессор Хакиму, который стоял рядом. — Бери, не ошибешься!

Тот с боязнью взглянул на Калинникова и отодвинулся назад.

— Да бери же! — сердито прошептал Калинников. — Приказываю!

И вот Хаким начал медленно пробираться через толпу. Люди оглядывались на него, будто он шел на казнь. Глаза Сатиапала вспыхнули благодарностью. Он сбежал с невысокого помоста, на котором стоял, и протянул индийцу три красных кристаллика: