Зубы дракона

Перкинс вышел вслед за Джонсоном на улицу, заглянул в фургон и кивнул. Джонсон начал передвигать ящики, а Перкинс тем временем внимательно осмотрел засыпанные снегом тела.

– Этот – индеец, – сказал он, смахнув снег.

– Верно.

Перкинс прищурился на Джонсона:

– И давно с вами эти двое?

– Один умер почти неделю назад. Индеец умер вчера.

Перкинс почесал подбородок и спросил:

– Вы думаете похоронить вашего друга?

– Теперь, когда я увез его от сиу, я это сделаю.

– В северном конце города есть кладбище. А что насчет индейца?

– Его я тоже похороню.

– Только не на кладбище.

– Он – снейк[55].

– Его счастье, – сказал Перкинс. – У нас нет проблем с живыми снейками, но вы не сможете похоронить на кладбище ни одного индейца.

– Почему?

– Город этого не потерпит.

Джонсон взглянул на некрашеные деревянные дома. Город, похоже, стоял тут недостаточно долго, чтобы сформировать гражданское мнение по какому-либо вопросу, но Джонсон просто спросил, почему не потерпит.

– Он язычник.

– Он – снейк, и я не похоронил его по той же самой причине, по какой не похоронил белого. Если бы сиу нашли могилу, они бы выкопали его и изувечили. Этот индеец привел меня в безопасное место, я перед ним в долгу и должен достойно его похоронить.

– Прекрасно, делайте с ним что хотите, только не хороните на кладбище, – сказал Перкинс. – Вы же не хотите создать себе проблемы. Только не в Дедвуде.

Джонсон слишком устал, чтобы спорить. Он внес ящики с окаменелостями в гостиницу, сложил их штабелем, чтобы они занимали как можно меньше места, вышел и удостоверился, что Перкинс запер за ним комнату. Потом попросил хозяина организовать ему ванну и отправился хоронить тела.

На то, чтобы выкопать яму для Жабы на кладбище в конце города, ушло много времени. Пришлось сперва пустить в ход кирку, прежде чем начать рыть каменистую землю. Джонсон вытащил Жабу из фургона и положил в могилу, которая не выглядела подходящей даже для мертвеца.

– Мне жаль, Жаба, – сказал он вслух. – Я расскажу твоей семье, когда у меня будет шанс.

Бросив первую лопату земли на лицо Жабы, Джонсон остановился. «Я не тот, кем был раньше», – подумал он. Потом закончил засыпа́ть могилу.

Он вывез тело Маленького Ветра за город по боковой дороге и выкопал могилу под раскидистой пихтой на склоне холма. Тут землю копать было легче, и Джонсон подумал, что городу следовало бы устроить кладбище здесь. Склон холма смотрел на север, и отсюда не видно было никаких признаков того, что поблизости живут белые люди.

Потом Уильям уселся и плакал до тех пор, пока не замерз так, что больше не мог оставаться на природе.

Он вернулся в город, принял ванну, осторожно промыв и перевязав раненую ногу, после чего снова натянул грязную, покрытую засохшей кровью одежду.

В номере гостиницы над умывальным тазом висело маленькое зеркало, и он впервые осмотрел порез над губой. Края раны начали заживать, но она еще не затянулась. Останется немалый шрам.

Кровать представляла собой тощий, набитый соломой матрас на простой деревянной раме.

Джонсон проспал тридцать часов кряду.

Из дневника Джонсона: «Когда два дня спустя я спустился вниз, чтобы поесть в столовой отеля, оказалось, что я стал самой знаменитой личностью Дедвуда. За стейками из антилопы пять других постояльцев отеля – все грубые старатели – потчевали меня бурбоном и вопросами о моих недавних приключениях. Как и хозяин, мистер Перкинс, они по-своему были чрезвычайно вежливы и все держали руки на столе во время еды. Но вежливость вежливостью, а я заметил, что они не поверили моему рассказу.

Я не сразу понял почему. Очевидно, любой, кто заявлял, будто добрался из Монтаны в Дакоту, производил впечатление вруна, ведь попытавшийся такое проделать человек наверняка погиб бы от рук сиу. Но факт заключался в том, что после нападения на наш фургон я вообще не встретил никаких индейцев; сиу Сидящего Быка, должно быть, находились к северу от нас, когда мы совершали свой переход.

Однако в Дедвуде не поверили в эту историю, что привлекло внимание к «моим костям», которые я здесь хранил. Один заинтересованный постоялец был жестким субъектом по имени Джек Маккол и по прозвищу Сломанный Нос – свою кличку он скорее всего заслужил из-за стычки в баре. У Сломанного Носа был один глаз, неизменно смотревший влево и отливавший бледно-голубым, как у хищной птицы. Из-за этого глаза или по другой причине он отличался очень злым нравом, но не настолько злым, как его товарищ, Черный Дик Кэрри, с татуировкой в виде змеи на левом запястье и со странным прозвищем Друг Старателей.

Когда я спросил Перкинса, почему Кэрри зовут Другом Старателей, хозяин сказал, что это своего рода шутка.

– То есть как – шутка? – спросил я.

– Мы не можем ничего доказать, но большинство жителей считают, что Дик Кэрри и его братья Клем и Билл – разбойники с большой дороги, которые грабят дилижансы и партии золота, следующие из Дедвуда в Ларами и Шайенн, – объяснил Перкинс.

– Мы близко от Шайенна? – внезапно взволновавшись, спросил я.

В сотый раз я проклял скудость своих географических познаний.

– Ближе, чем что бы то ни было, – ответил хозяин.