Зубы дракона. Мои 30-е годы

«Простите, господин рейхсмаршал, но у вашей собаки нет собачьего жетона. – Тут его взгляд падает на увешанную регалиями грудь хозяина собаки: – Ах, пардон, вижу, вижу!» (H, 99)

Это анекдот, так сказать, сюжетный, притом сугубо персонажный, не имеющий корней в «кладовых прошлого». Но не только язвительная наблюдательность отличает анекдот, он принадлежит к самым дерзким речевым жанрам. От его каламбуров захватывает дух. Так, после посещения Герингом Гамбурга «станция железной дороги „Монастырская звезда“ бесследно пропала: Геринг просто прикрепил монастырскую звезду себе на грудь» (H, 97). По той же причине он хотел бы взять в жены одну из сестер монашеского ордена. Но пришлось жениться на Эмми: weil er eben eine alte Schachtel f"ur seine vielen Orden gebrauchte (здесь непереводимая игра слов: Schachtel – «коробка», но alte Schachtel – также «старая карга»; H, 92). Приблизительно можно было бы сказать: «Так как ему понадобилась старая перечница для его многочисленных орденов». И уж вовсе непереводимо, зато фривольно расшифровывалось имя их дочери Edda: Evig Dank dem Adjutanten! – «Вечная благодарность адъютанту!» (G, 98)

Даже сугубо политический анекдот приобретает в этой серии черты грубого Геринг-китча. Однажды рейхсмаршалу приснился Нерон: «Жалкий дилетант… посмотри на меня. Я поджег Рим, а ты всего лишь паршивый рейхстаг!» (H, 91)[135] К концу войны уже не мундиры и ордена, а само тело Геринга становится предметом анекдота: он бегает голышом по городу, «чтобы берлинцы снова могли поглядеть на ветчину и сало. Но, когда идет дождь, он надевает целлофановую униформу» (H, 96). Анекдоты про Геринга не только выходят в серию, но и создают в совокупности свой балаганный, грубо комический жанр, выводят алгоритм мифологической личности рейхсмаршала.

«Истории о крошке Йозефе» (очевидный парафраз гофмановского крошки Цахеса) занимают в сборнике Хермеса те же убористые пятнадцать страниц, но жанр их иной. Они ближе к гофманианскому гротеску, чем к ярмарочному китчу G"oringwitz. Колченогий министр пропаганды, знаменитый своим жидоедством при весьма неарийской внешности, недержанием лживой речи и – не в последнюю очередь – амурами, был благодарной мишенью для карикатуры. Геббельсовскую Имперскую палату культуры (Reichskulturkammer) называли – в рифму – Имперской бедой культуры (Reichskulturjammer). О нем шутили:

Есть старая немецкая поговорка: «У лжи короткие ноги». Но при Йозефе стали говорить: «У лжи (одна) короткая нога» (H, 108).

Если выражение «ложь на коротких ногах» получило прописку в русском языке, то смысл другого каламбурного анекдота о колченогости министра: по поводу Геббельса удивлялись, что он «еще не засунул свою короткую ногу в еврейский башмак» (G, 108) – требует разъяснения. Немецкое «засунуть ногу в башмак» соответствует русской поговорке «Валить с больной головы на здоровую». Но можно вспомнить аналогичный русский стишок про одного известного поэта-антисемита, притом горбуна:

Поэт горбат, стихи его горбаты,
Кто виноват? Евреи виноваты.

Внешность Геббельса так драматически противоречила его расовым разглагольствованиям, что дала повод для стишка: «Дай мне бог ослепнуть, чтобы признать Йозефа арийцем» (H, 112). Нескончаемые речи министра пропаганды называли «колченогие россказни» (Klumpenf"usschen M"archenstunde; см.: H, 111). Однажды они так подействовали ему самому на нервы, что он не смог спать в постели. «Он решил впредь спать в собственной пасти, но скоро пришлось и оттуда выметаться: слишком уж было шумно» (H, 114). Так что и немецкий Witz не гнушался на свой лад дойти до самого абсурдного абсурда.

Любвеобильность министра тоже была известна. После скандального романа министра с чешской актрисой Лидой Бааровой берлинцы решили сделать обелиск Победы повыше, чтобы Геббельс «не смог добраться до последней девственницы Берлина» (H, 115)[136].

По поводу его политики острили, что очередные выборы в Рейхе не могли состояться, потому что в 1935 году при ограблении у министра украли результаты выборов 1936-го (см.: H, 110).

К концу войны, когда вождям пришлось думать, куда смыться в случае вступления противника, крошка Геббельс посмеивался: «Я возьму и надену ночную рубашку, сяду на горшок и, если кто войдет, скажу: „А папы нет дома!“» (H, 110).