Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

В этот момент Зулейка действительно выглядела весьма отрадно. Вид этот оказался преходящ. Сделанное герцогом, поняла она, никак не отменить. Эта мерзкая, наглая девчонка постарается, чтобы все узнали. «Он мне сам их надел». Ее серьги! «Поцеловал на улице, все видели. Он меня любил»… Он, во всяком случае, прокричал: «Зулейка!» — все, кто там был, слышали. Это уже что-то. Но с каким удовольствием все старушенции в мире будут качать головой: «Нет, дорогая, поверьте! Дело было вовсе не в ней. Знающие люди говорят, что…» — и так далее в том же роде. Зулейка знала, что он многим студентам сообщил о желании умереть ради нее. Но те, бедняги, не могли этого засвидетельствовать. И господи! Если усомниться в побуждениях герцога, можно и в их побуждениях усомниться!.. Но многие из них тоже кричали: «Зулейка!». И, конечно, любая хоть что-нибудь из первых рук знающая непредвзятая личность скажет, что совершенный абсурд делать вид, будто все случилось не совершенно и исключительно ради Зулейки… И, конечно, некоторые наверняка оставили письменные свидетельства о своем намерении. Она вспомнила мистера Крэддока, который за ланчем хотел прочитать сделанное в ее пользу завещание. Да, про многих найдутся прямые доказательства. Но про других скажут, что они погибли, пытаясь спасти товарищей. Появится куча нелепых, притянутых за уши теорий, прямые вымыслы, которые нельзя будет опровергнуть…

— Мелизанда, этот бумажный хруст меня с ума сводит! Прекрати! Не видишь, что нужно меня раздеть?

Горничная поспешила к ней и легкими проворными пальцами начала ее раздевать.

— Mademoiselle va bien dormir — ça se voit,[121] — промурлыкала она.

— Не думаю, — сказала Зулейка.

Но успокоительно на нее подействовало раздевание и еще успокоительнее — сидение в одной ночной рубашке перед зеркалом, в то время как Мелизанда неспешно и мягко, уверенно и прядь за прядью расчесывала ей волосы.

В конце концов, какая разница, что думает свет. Пусть свет нашептывает и наговаривает в свое удовольствие. Клеветать и очернять, умалять и уничижать — этим свет занят всегда. Но великие дела остаются великими, славные дела — славными. Не думая о том, что скажет свет, спустились сегодня под воду эти мужи. Свой поступок они совершили ради нее и себя, и только. Им самим этого было довольно. Разве не должно быть довольно и ей? Ну конечно, конечно, довольно. Грех ей жаловаться.

По ее знаку Мелизанда прекратила свои ритмические заботы и — на сей раз без оберточной бумаги — доделала то, что оставалось доделать с сундуками.

— Мы знаем, ты и я, — прошептала Зулейка восхитительному существу в зеркале; восхитительное существо ей в ответ кивнуло и улыбнулось.

Они вдвоем знали.

Но между ними, счастливыми, поднялась и проплыла тень. То был призрак человека, который — они-то знали — умер безразлично и жестокосердно.

Явилось и жуткое привиденьице погибшего позже и недостойно.

И вот друг за другом нахлынула целая толпа призраков, призраков тех, кто умер и больше не мог умереть; несчастных призраков тех, кто сделал, что смог, и не мог теперь ничего.

Ничего? Разве еще не довольно? Дама в зеркале посмотрела на даму в комнате поначалу с упреком, затем — разве они не сестры? — с пониманием, затем с жалостью. Обе закрыли лица руками.

Тут даму в комнате посетила украдкой мысль, мучившая недавно ее на Иуда-стрит… мысль о заразительности примера…

И вот, с замершим дыханием и колотящимся сердцем, встала она, невидяще глядя на даму в зеркале; вот она обернулась и подбежала к столику, где стояли две ее книги. Она схватила «Брэдшо»,

Всякий увидевший, как некто обратился к «Брэдшо», спешит вмешаться.

— Мадмуазель мне позволит искать, что она ищет найти? — спросила Мелизанда.

— Уймись, — сказала Зулейка. Мы всегда тому, кто захотел встать между нами и «Брэдшо», поначалу отказываем.

Но затем мы всегда принимаем его вмешательство.

— Узнай, есть ли тут прямой поезд в Кембридж, — сказала Зулейка, протянув ей книгу. — Если нет… Ну, выясни, как туда добраться.

Мы во вмешавшемся никогда не бываем уверены. Да и сам он, когда доходит до дела, сомневается в своих силах. С переходящим в раздражение подозрением Зулейка наблюдала робкие и суетливые изыскания.

— Хватит! — сказала она вдруг. — Я куда лучше придумала. Сходи как можно раньше на станцию. Поговори с начальником. Закажи дополнительный поезд. Скажем, на десять часов.

Поднявшись, она потянулась. Губы раскрылись в зевке и сошлись в улыбке. Обеими руками она убрала волосы с плеч и скрутила их некрепким узлом. Очень быстро она нырнула в постель и очень скоро заснула.