Зульфагар. Меч халифа

Сейчас вдова не помнит, что она ответила подруге, как потом разговор пошел… Вспоминается лишь горделиво-снисходительное чувство, которое она испытала в те минуты по отношению к подруге: это ты, милая моя, от зависти ко мне так говоришь, от того, что у тебя жизнь не задалась, а у меня, смотри, все есть — и муж в солидной системе работает, и любовников богатеньких время от времени завожу, и достаток, худо-бедно, но имеется… Могу себе позволить и хвостом покрутить, и того же мужа на голодном пайке подержать, отказывая ему в супружеском интиме…

А сейчас вдруг перед глазами встало иное.

Почему-то вспомнилось, как они служили еще в гарнизоне и у них в городе году примерно в 90-м целый дом отдали семьям военнослужащих, погибших в Афганистане, в Закавказье и в Таджикистане — тогда, на переломе эпох, вдруг сразу очень много появилось таких семей, хотя Чечни еще не было — в смысле чеченской войны… «Вдовий дом» прозвали его тогда. И она, Людмила, бессознательно даже сторонилась его, старалась лишний раз не проходить мимо, словно материализовавшееся горе струилось от того дома. Да и не только она одна старалась бывать возле него как можно реже. Поблизости от того страшного дома даже разговаривать старались потише, будто на погосте. А уж в гости туда ходить!.. Сколько раз Людмила видела, как по утрам женщины в траурных платочках выходили из «вдовьего» дома… Жестокое решение, если разобраться — такие семьи не должны жить вместе, в одном подъезде.

Неужто теперь и ей это предстоит?..

Миша, Миша, зачем ты это наделал? Ну, стерва я, стерва, может быть, согласна, но зачем же ты меня так строго наказываешь?.. Тебе сейчас ТАМ хорошо, покойно и уютно, и на все-то тебе теперь наплевать, а каково мне тут оставаться одной, один на один со всеми проблемами, что обрушились на женские плечи?

Ей вдруг захотелось заплакать. Захотелось, чтобы кто-нибудь прижал ее к себе, пожалел… Чтобы кто-то сказал, что все как-то вдруг само собой образуется и все пойдет по-прежнему…

Однако не плакалось. Она вообще не проронила ни одной слезинки с того момента, как, враз ослабев, осела на пол, услышав от Калюжного страшную весть.

…Когда за Константином громко захлопнулась дверь, Толик, который все слышал, выбежал из комнаты, где он прятался во время визита Калюжного, и бросился к Людмиле. Женщина сидела прямо на полу, прислонившись к стене и бессмысленно смотрела на закрытую дверь. Толик подхватил ее, поднял, повел, непослушно переставляющую ноги, в комнату. Усадил на диван…

— Сволочь… Идиот… Солдафон чертов… Они все кретины, которые при портупее… Разве ж можно так?.. — бормотал любовник про Калюжного.

Он развел ей ворот халата, слегка похлопал по щекам, стараясь вывести ее из шока.

Эта его попытка привела к результату совершенно неожиданному. У Людмилы словно все нервы вдруг провалились вниз, в живот, вызвав резкий горячий призывный спазм… И она, не осознавая, что делает, потянула мужчину на себя…

Ее порыв был настолько жаден, настолько откровенно-похотлив, что любовник, еще мгновение назад не помышлявший о сексе, вдруг почувствовал, что и в нем вскипела страсть…

Вдов утешают в постели — не нами сказано, но зато сказано верно!

Верно ли?

…Горячая волна бурного оргазма сотрясла ее тело буквально мгновенно, едва она почувствовала в себе мужскую плоть. И тут же ее глаза словно открылись — с момента, когда перед ней захлопнулась входная дверь, она была словно сомнамбула — ничего не видела, не замечала, не осознавала.

А тут…

На них со стены смотрели глаза Михаила. Именно глаза, а не фотопортрет, который висел здесь уже давно и на который Людмила уже давно привычно не обращала внимания. А сейчас почти живые глаза, словно бы отдельно от лица, внимательно смотрели на то, что происходит на диване.

— Он сейчас все видит, — спокойно и внятно проговорила Людмила.

— Кто? — возбужденно спросил любовник.

Спросил — а в следующее мгновение и сам понял, кого имеет в виду его пассия. Он резко оттолкнулся от нее, свалившись прямо на пол. И тоже наткнулся на взгляд на портрете.

Какое-то время Толик оторопело смотрел в глаза Михаилу — тоже словно впервые увидев фотографию на стене. Потом неловко поднялся. Смущенно натянул спущенные брюки.

— Извините, — во множественном числе буркнул он.

И вышел. Через несколько секунд громко захлопнулась входная дверь.

Людмила осталась одна. Она, будучи не в силах отвернуться, смотрела на портрет, не замечая даже свою бесстыжую, похотливо приоткрытую наготу.

Она испытывала страх. Только страх. И больше ничего: ни сочувствия к Михаилу, ни сочувствия к себе, ни стыда, ни раскаяния… Только пронизывающий ее до самого потаенного нутра суеверный страх!

А потом приехали сослуживцы мужа и были крайне удивлены, что она уже все знает, и что в глазах у нее нет ни слезинки.

Потом начались похоронные хлопоты, которые тоже взяли на себя сослуживцы мужа.