Зуза, или Время воздержания

Виски она не так чтобы очень любила, но четыре утра — не время для капризов, вкусы отступают на дальний план. Нечего привередничать.

Она снова зашла в ванную, но, хотя настроение радикально улучшилось, принять душ не рискнула. Прихватив бутылку, вернулась в постель и последующие три дня воскресала: «Джонни Уокер» был из долгоиграющих, в здоровенном пузыре даже если сколько-то и убыло, считай два литра твои. Ощутимо убывать стало только в ходе лечения, в процессе восстановления физических сил. Да и душевные силы своего настойчиво требовали — им тоже надо было отвести какое-то время. Итак, общий итог: мероприятие — три, если не четыре, дня, то есть заварилось круто (обычно пребывание приглашенных дам исчисляется часами — и скорее двумя, чем четырьмя). Плюс столько же, чтобы прийти в себя; в целом неделя, если не больше. Из Кракова к родителям на Мазуры; там дней десять. Мобильник неизменно вне зоны доступа. Пройдет не меньше месяца, пока, оклемавшись, она решится переступить порог храма божьего, возблагодарить Господа за ниспосланную бутыль.

А пока глотнула из горла, прислушалась к разливающейся внутри ясности… это было прекрасно; кажется, удалось на пару минут заснуть; потом опять стало хуже. Глоток: лучше, хуже; глоток: лучше, хуже и т. д. Цель — не столько выскочить из мерзостного состояния (таких чудес просто не бывает), сколько добиться, чтобы хуже становилось все реже, чтобы наступил наконец перелом и притом в пузыре еще кое-что осталось — последнее невероятно важно. Оставив приличную дозу в бутылке, ты прозрачно намекаешь себе и миру, что не принадлежишь к племени, которое не успокоится, покуда на столе хоть что-то остается. Такая победа — редкость; удовольствуйся этим, рассчитывать на большее не стоит. В награду обретешь силу, а то и всемогущество. Когда хочу, прекращаю, демонстративно оставив на дне заметную толику. Видел кто-нибудь когда-нибудь алкоголика, что оставляет в бутылке хотя бы глоток? Никто и никогда.

21

Возможно слегка отклонившись от темы, признаюсь: я не храню обид. Не думайте, что я стану вспоминать женщин, которые по глупости меня отвергли; вернее, их тоже, но не это главное, они не в первом ряду. Кстати, с первым рядом (в смысле, кто там числится) будут проблемы; с тех пор как я заболел, память частенько меня подводит или, в лучшем случае, в ней случаются провалы. Иногда блеснет что-то из прошлого, но преобладает пустота. Поэтому я, не откладывая, записываю (вечным пером в черновике) любые приключения Зузы. Самые впечатляющие — те, что касаются ее бывших дружков. Естественно, тогда у меня дрожит рука. Не потому, что я пишу кому-то в назидание или вообще пишу. Рука моя дрожит, ибо Зуза любит говорить о дружбе. Именно о дружбе. А уж какая там дружба при их ремесле! Тем более близкая. Девушки рады бы завести друга, они об этом мечтают, но где взять время? Вскоре — очень скоро — окажется, что куда важнее шмотки (в неограниченном количестве) и косметика (в неограниченном количестве), и все чаще можно будет услышать: ой, давай в другой раз, сегодня никак не получится… Истории заурядные: молниеносное воспарение и долгий, с разными нюансами, распад.

Зузе — тут и спору не может быть — нет равных. Хотя переход из рук в руки был ее очевидной общественной функцией — во всяком случае, открытым видом трудовой деятельности, — хотя она не скрывала своего образа жизни со всеми его вывертами, отчего бывала недосягаема, а уж дозвониться ей, чтобы назначить встречу, и вовсе было немыслимо, Влад (речь об одном из ее дружков) одолел все препоны. Ради себя или ради нее он старался, сказать трудно. Времена сейчас такие, что стараться ради кого-то — занятие непопулярное.

Они стали спать вместе. Не потому, что очень уж хотелось: ей совсем не хотелось, ему — не слишком. Были и другие причины. Во-первых, этого требовали условности: коли уж вы вместе… да и в разных других смыслах; в частности, он старался как можно дольше притворяться нормальным. Во-вторых, обязывали финансовые отношения. Поначалу пошло гладко — это его и сгубило: когда начались неприятности, когда возникли сложности, он оказался безоружным. Спали, как поднадоевшие друг дружке любовники: она мило болтала, были еще кое-какие плюсы, он ничего нового для себя не открыл, лишний раз убеждался, что девочка потрясающе сложена, вот, собственно, и все. Дальше — ничего. Кое-как.

— Почему? Что случилось?

— Ничего не случилось.

— Я тебя допек. Если допек, прошу прощения.

— Просто нет ничего лучше тоски.

Через пару дней я осознал, что ужасно тоскую. И был день четвертый, день пятый, день шестой, и вот уже мы — супруги. Оба растерялись; она в меньшей степени, хотя ощущала неизъяснимую тревогу. На восьмой день ей все стало понятно.

— Не хочу, чтобы ты ко мне приходил… Нет, ты меня не допек. Наоборот, с тобой интересно, ты хорошо воспитан. Но я не хочу, чтобы ты приходил…

— По-моему, это нелогично. Кроме того… (Когда речь заходит о принятии решения, логика отступает на дальний план. Я это чувствую. Правда, смутно, очень смутно.) Кроме того, позволь, я сам буду решать.