Званый ужин в английском стиле

Александр принадлежал к числу тех мужчин, которые не откажутся немного позлить хорошенькую женщину, зная, что в гневе та становится еще краше. Но тут он увидел в золотых глазах смешинки и — чего с ним не случалось уже давно — растерялся.

— В таком случае, сударь, — внезапно объявила Амалия, — идите и спасайте ее от моей предвзятости. Чего же вы ждете?

И, по-прежнему придерживая непредсказуемого Билли за локоть, она двинулась с ним к Евдокии Сергеевне, с которой завязала безнадежно скучный разговор о погоде, о столичных делах, о Москве, которую, как оказалось, баронесса Корф знала очень хорошо, об общих знакомых и различных незнакомцах. А Марсильяк в углу все писал и писал, и груда листков возле него росла на глазах.

«Что за женщина, боже мой, что за женщина!» — подумал, оставшись в одиночестве, Александр Корф.

Прежде его раздражало, что Амалия так не похожа на других. Но, с другой стороны, если бы она была иной, вряд ли он полюбил бы ее. Барон видел ее головокружительную храбрость, видел и ее слабость, ни одна из черт ее характера не была для него тайной, и все же он никак не мог к ней по-настоящему приблизиться, и между ними постоянно оставалась стена недопонимания. Правда, в иные мгновения то была даже не стена, а лишь тонкая, едва различимая грань, но он всегда чувствовал невидимую преграду, которая разделяла их. Александр пытался объяснить ее различием их воспитания, происхождением Амалии, беспокойной кровью ее предков — поляков, немцев, русских, французов, среди которых затесались и крестоносцы, и родичи средневековых королей, и ученые, и красавицы, которые вели весьма предосудительный образ жизни. Все это так тесно перемешалось и переплелось, что невозможно было отделить одно от другого, и разве что Аделаида Станиславовна, мать Амалии, говорила, что у дочери манера вскидывать голову, как у ее прабабушки, очаровательной Амелии, последней из старинного рода Мейссенов, — манера, которая, как утверждали, будто бы пленила самого Наполеона. А от собственной матери Александр нередко слышал фразу: «Ты женился на авантюристке». Она так и не приняла его жену и, даже когда сын развелся с Амалией, никогда не брезговала передавать ему самые неприятные сплетни о бывшей супруге. Например, что второй ее ребенок, которого считают приемным, на самом деле родной ей, что она знается с темными личностями, а потому недалек тот день, когда ее перестанут принимать в свете.

Но Амалия обладала достаточной силой духа, чтобы стоять выше всех сплетен. Она сама выбирала себе друзей, и тех, кого считала друзьями, могла защищать до конца, не слушаясь ни мужа, ни мнения его родни. Она вообще делала что хотела, с невесть откуда взявшейся горечью подумал Александр, ни в чем у него не было на нее влияния. Не то что с Варенькой, которая… Барон поймал оживленный взгляд своей невесты. Ну да, уж не за то ли он выбрал ее, что девушка была полной противоположностью его первой жене? Милая, воспитанная, из хорошей семьи, никаких сюрпризов, никакого духа авантюризма, никаких крестоносцев и бабушек, знавшихся с Наполеоном. И тут же Александр подумал, что все это скучно — да, да, невыносимо, непередаваемо скучно! И что если бы Амалия поманила его только одним пальцем… если бы только намекнула, что не все еще кончено… И ему сделалось жарко, стало не по себе от мысли, что да, он бы бросил милую Вареньку без малейшего зазрения совести, бросил бы все, даже службу при дворе, которой так дорожил.

А Евдокия Сергеевна, от которой не укрылось, как помрачнело лицо Александра, едва он бросил взгляд на свою невесту, победно улыбнулась и продолжила рассказывать баронессе о Павле Петровиче. Судя по лицу собеседницы, хозяин дома нисколько ее не волновал, но, тем не менее, она из вежливости продолжала слушать.

— Конечно, его отец Петр Павлович был прекрасный человек, и мать тоже… Она из старинного рода, очень, знаете ли, хорошего… У них было имение в Калужской губернии. Потом, когда случилась реформа, — Евдокия Сергеевна вздохнула, — имение пришлось продать, ну а тогда, конечно, до этого было еще далеко…

Амалия кивала, рассеянно улыбалась и поглядывала на Марсильяка, который разговаривал с доктором. Венедикт Людовикович был хмур и на вопросы отвечал скупо, почти односложно. Горничная Глаша по указанию хозяйки унесла одну лампу и принесла вместо нее другую, поменьше.

— Свет нынче дорого обходится, — виновато промолвила Анна Владимировна, обращаясь к мужу.

Но Павел Петрович не слышал ее. Откинув голову назад, он дремал на краешке дивана и проснулся только тогда, когда в гостиной появилось новое лицо.

Глава 31 Два

— Как по-вашему, нас скоро отпустят? — спросила Варенька, обращаясь к жениху.

Александр пожал плечами.

— Полагаю, все зависит от господина Соболева, — уронил он. — Впрочем, скорее всего, решать будет баронесса Корф.

— Неужели? — неприязненно проговорила Варенька. — За окнами уже светает. Я ответила на все вопросы господина следователя. И вообще… — Тут она заметила, что Александр не слушает ее, и не на шутку обиделась.