Звать меня Кузнецов. Я один

Дроздов Иван Владимирович (р. 1922) — писатель. В начале 70-х годов он работал заместителем главного редактора издательства «Современник». В это же время в этом же издательстве трудился и Юрий Кузнецов.

Позже Дроздов, вспоминая свою работу в издательстве, рассказывал о том, как много к нему приходило интересных поэтов. Они, писал Дроздов, «поэзию создавали могучую и гибельность пути показывали, истинное лицо противника называли… И всё-таки не было у нас пророка, духовного лидера. Не было поэтов, чья каждая строчка, сродни некрасовской, дышала бы любовью к Родине, призывом к борьбе…».

Появление на страницах «НС» поэмы Юрия Кузнецова о земной жизни Иисуса Христа вызвало резкий протест у некоторых (слава Богу, очень немногих) священников и их прихожан, причём речь идёт не столько о каких-либо «неугодных» критикам элементах этого произведения, сколько о том, что поэт вообще не должен был его создавать…

Однако, если мы пойдём по этому пути, придётся отвергнуть значительную часть классических творений литературы и искусства, ибо художественное претворение религиозной темы не может полностью совпадать с каноническим богословием. Стоит напомнить, что никем, кажется, ныне не оспариваемое полотно Александра Иванова «Явление Христа народу» в своё время подвергалось суровым нападкам со стороны чрезмерно «ортодоксальных» критиков.

Могут, впрочем, сказать и о том, что Льва Толстого, сочинившего в конце 1880-го — начале 1881 года «своё» евангелие, Церковь предала анафеме. Но дело обстояло, вопреки широко распространённому мнению, иначе. Во-первых, писателю ставилось в вину вовсе не сочинение о жизни Христа, а отрицание Его божественности и чудовищные хулы на Церковь. Во-вторых, Толстой не был — в отличие от Пугачёва или Мазепы — предан анафеме и даже, строго говоря, не был «отлучён» от Церкви. В «определении» Синода от 20–22 февраля 1901 года (то есть двадцать лет спустя после сочинения толстовского евангелия) констатировалось, что сам писатель «отрёкся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкови Православной». Далее Синод объявлял: «Молимся, милосердный Господи… помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви».

Разумеется, в поэме Юрия Кузнецова нет и намёка на отрицание божественности Христа и какой-либо хулы на Его Церковь. Что же касается таких элементов поэмы, которые могут быть оспорены с точки зрения канонического богословия, они в художественном творении поистине неизбежны. Точно так же, например, некорректно судить о художественном воссоздании явлений природы с точки зрения естественных наук.

Художественные произведения на религиозные темы создаются не для весьма узкого круга людей, обладающих существенными богословскими знаниями, но обращены ко всем людям, для которых восприятие таких произведений нередко становится наиболее доступным для них путём к обретению Веры.

Нельзя не сказать и об ещё одной стороне дела. За последние три четверти века русская литература (кроме эмигрантской и «подпольной») в сущности не обращалась к религиозным темам. Единственное, пожалуй, исключение — опубликованный в 1966–1967 годах в патриотическом журнале «Москва» роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», который, кстати, наверняка вызывает у нынешних «ортодоксов» гораздо более резкое неприятие, чем поэма Юрия Кузнецова. И есть все основания — несмотря на любые возможные «несогласия» — радоваться появлению этой поэмы. Верю, что абсолютное большинство приобщающихся Православию людей воспримут её как достойное свершение крупнейшего нашего поэта в канун его славного юбилея.

Вадим Кожинов

(«Наш современник», 2001, № 2).

В «Пути Христа» Юрий Кузнецов явил мироощущение человека, пришедшего к живому Христу. К Тому, Который сказал: «Не мир Я вам принёс, но меч». К Тому, Который изрёк: «Царствие Моё не от мира сего». К Тому, Который обронил: «Воздвигну храм Свой и врата адовы не одолеют его». С какой же благотворной тяжестью воспринимались сии истины!

Нет ни церкви, ни священника, ни таинств, ни Святых Даров…