Звенья разорванной цепи

Гораздо больше смекалки и старания проявил Николай. Регулярно посещая вместе с матерью продуктовый рынок, он нахватался там разных обиходных фраз и даже усвоил венский простонародный говор с растянутыми гласными и невнятно произносимыми согласными «d», «g» и «h». Аржанова, заметив его достижения, разрешила меткому стрелку приходить на дополнительные занятия. Чтобы побыть лишние полчаса с барыней наедине, Николай зубрил по утрам немецкие слова, записанные русскими буквами, как проклятый. Вот ему награда — станет младшим братом Греты Эберхард, всегда следующим за ней и распоряжающимся хозяйством.

С Глафирой тоже все ясно. Она — из польских крестьян, кое-как знает немецкий (что соответствовало действительности), убирает в лавке, моет посуду, прислуживает хозяйке. Разве может кто-нибудь вести с ней разговоры?

— Матушка барыня, — сказала горничная, обтерев Аржанову полотенцем и подав ей кружевной, почти прозрачный пеньюар. — Коль ужинать не желаете, хоть оранжад с бисквитом возьмите. Виданное ль дело — и маковой росинки цельный день во рту не держать!

— Ладно. Принеси в будуар. Там прохладнее будет, — ответила Анастасия, туго затянув шелковый пояс на талии…

В спальне, небольшой квадратной комнате с одним окном, затянутым марлей от мух и комаров, и впрямь было душновато. Будуар, соединенный с ней, проветривался лучше. Три его окна выходили на восток, и солнце уже не заливало его своим жарким светом. Курская дворянка подошла к письменному столу, снабженному ящичками, достала лист бумаги. Привычки описывать замыслы она не имела, ограничивалась двумя-тремя словами.

Карандашом на листе Анастасия вывела наверху слово «Повозки», потом ниже — слова «Лошади, упряжные и верховые», потом еще ниже — «Инвентарь для лавки». Подумала и добавила слово «Какой?» К сожалению, она пока понятия не имела, что именно необходимо для торговли спиртными напитками вразлив и на вынос, где это можно приобрести, сколько чего стоит. Разные личины — и не без успеха — переменила она, будучи на службе государевой, однако пиво по кружкам еще не разливала.

Но ничего, она научится. Скажет трактирщику Иоханнесу, что накопила денег, хочет открыть собственную пивнушку на окраине Вены и потому просит у него совета. Толстяк хорошо относится к ней и едва ли откажет. Она готова безвозмездно отработать дня два-три в его заведении где угодно: на кухне, в зале, за трактирной стойкой.

Новая роль Флору не страшила, не смущала, не беспокоила. Следовало лишь привыкнуть к ней сначала как бы мысленно. Она хотела представить себя на месте бойкой торговки в клеенчатом фартуке, с руками, мокрыми от пива, в общении с трезвыми, полупьяными и совсем пьяными мужиками.

— Ваше сиятельство, в добром ли здравии вы пребываете? — раздался голос Якоба-Георга за ее спиной.

Курская дворянка невольно вздрогнула от неожиданности и обернулась. Надворный советник в простой рубахе, кюлотах и домашних туфлях на босу ногу стоял перед ней, улыбаясь. В руке он держал свернутые в трубочку бумаги и протянул их со словами:

— Какое-то лицо у вас сильно озабоченное. Вот почитайте мои записки. Надеюсь, они улучшат ваше настроение. Тем более — на ночь.

— Сударь, я не одета, — строго сказала Аржанова. — Почему вы вошли сюда без стука?

— Два часа назад я просил Глафиру предупредить вас, и, право, не ожидал…

Ей вспомнилось бормотание горничной в ванной комнате. Да, она говорила. Можно ли быть такой рассеянной, особенно — при подготовке важной операции? Нет, нельзя. Теперь уж сердиться на «супруга» не стоит. Анастасия развернула бумаги, переданные «Немцем», и прочла их в великом удивлении.

— Что это значит, милый друг?

— Мой сюрприз, дорогая Лора.

— Все-таки надо предупреждать.

— Ну, тогда сие не станет сюрпризом.

Июньский вечер продолжался и переходил в самую приятную свою стадию. Солнце скрылось, его последние лучи догорали на паркете. Новая мебель из орехового дерева, обитая бежевой гобеленовой тканью с растительным орнаментом, при закатном свете смотрелась великолепно. Любимые комнатные цветы дипладения и гордения с причудливыми яркими цветами и блестящими листьями, всегда напоминавшие Аржановой ее севастопольский сад, благоухали.

Якоб-Георг не сводил глаз с курской дворянки. Догадывается ли она, что в прозрачном кружевном пеньюаре, надетом на голое тело, выглядит куда обольстительнее, чем обнаженная древне-греческая богиня? Впрочем, искушение — давно известный способ женского колдовства. Но он опасен, ибо бушующая река может выйти из берегов.

— А чего, собственно говоря, вы этим добивались? — спросила Анастасия.

Первый секретарь посольства усмехнулся:

— Абсолютно ничего.

— Неужели?

— Да. Клянусь вам.

— Клянетесь в чем?

— В искреннем и глубоком чувстве.

Он взял у нее из рук свои бумаги и положил их на письменный стол. Там они тотчас свернулись в трубку, докатились до бронзовой чернильницы, зацепившись за которую, замерли возле пучка острозаточенных гусиных перьев. Аржанова проводила их взглядом, в недоумении пожала плечами и собралась произнести речь:

— Послушайте…