— Понятия не имею. Знаю только, это хозяйка труппы и директриса. А свой номер на канате она исполняет с профессиональной рассеянностью, достойной пенсионерки. Впрочем, ляжки у нее крепкие.
— Да заткнись ты, — махнул я рукой. — Номер на канате, говоришь? Так-так-так…
Наконец мы выбрались из-под сводов.
По широкой аристократической улице Карабаса-Барабаса прогуливались горожане. Стены были залеплены афишами:
Горожане читали объявления, разглядывали рисунки на афишах и обменивались мнениями. В Городе уже шуршал слушок, что престарелый преступник, старец-лиходей, отец рабыни Рамоны, в юности он, этот старый человек, сразил плевком кота, вот смеху-то будет, шипели жители района Перро, сомкнув головы, я, например, никогда в кота не плевал, страшное дело, жуткое преступление, если поразмыслить, бедняга кот, что он только пережил, шептались жители района Перро, силы небесные, ахали женщины, один мужчина с видом знатока заметил: посмотрим, посмотрим, как эта девочка справится, ведь она выглядит такой сентиментальной…
— Ланселот! — сказал я, протискиваясь сквозь толпу. — Ты, кажется, прав. Надо торопиться!
Мне стало жарко, я расстегнул плащ и сдвинул кепочку на затылок. Ланселот, на голову выше всех, шагал, руки в карманах, челюсти сжаты.
— Ланселот, о дуэли ее может быть и речи. Короче: сотни молодцов тебе хватит?
— Эка! — воскликнул Ланселот. — Еще останется!
Я покачал головой:
— Это неизвестно.
Вынув свою палочку, я помахал ею. Улица Карабаса-Барабаса забурлила, жители беспокойно забегали, из переулка выкатился десяток фургонов, взмыленные кони, грызли пенные удила, натянутые до отказа вожжи с трудом сдерживали коней, обоз остановился посреди улицы. Со всех сторон к нему бежали браные парни: казаки Стеньки Разина, итальянские гарибальдийцы, восставшие крестьяне из Махтра и Ания, двое декабристов с бакенбардами, группа революционных матросов с красными нарукавными повязками, подошли кубинские барбудос, подбежали поджарые родезийские негры. Из фургонов им начали подавать мушкеты, заряжаемые с дула. Ланселот прыгнул на одну повозку и принялся подготавливать сражение. Вскоре бравые парни, построенные повзводно, затопали прочь. Кто-то из них, проходя мимо, сунул и мне мушкет. Я сделал, было два-три широких шага, чтобы присоединиться к ним, но потом остановился. Без меня обойдутся.
Вскоре с дальнего конца улицы донеслось бряцание оружия и треск выстрелов» Мушкет в руках, кепочка на затылке, я пробирался сквозь толпу взволнованных жителей. Они обменивались впечатлениями, распространяли слухи и сеяли панику.
— Какая-то банда сорвала представление!
— Один янычар уже тяжело ранен! Указательный палец весь в крови! Несчастный! Неслыханно!
— Подумать только! И все это, как они утверждают, из-за какого-то бестолкового, вшивого старика, пошлого садовника! Наши изящные забавы и утонченные наслаждения теперь накались. Можете себе представить, какой-то негр чуть-чуть не толкнул меня!
— Никакого порядка!
— Грубая сила против рафинированной изысканности, это же нонсенс!
— Уж этого госпожа Десподита так не оставит!
— Тут я не выдержал и рванулся к месту сражения.
Кто-то схватил меня за локоть.
Марге.
— Кааро, я ушла.
— Вижу.
— Он как раз отправлялся в армию, и они пели очень красиво. А я ушла…
— Ах, Марге, Марге, ну что ты теперь об этом рассказываешь…
Когда мы добрались до места, на площади Трех Толстяков почти все было кончено. Вдалеке спасались бегством последние янычары в широких шароварах, их голые пятки сверкали, жирные животы тряслись. Ланселотовы парни сматывали канат, подбирали опоры, рухнувшие палатки и столбы, реквизитное тряпье и брошенное янычарами оружие. Ланселот обходил колонну пленников. Кое-где слышались стенания раненных в пальцы рук и ног.