Зверь

— Я предпочел бы, господин председатель, — ответил старик угасшим голосом, — никогда не удостаиваться подобной похвалы в таком месте и при таких обстоятельствах.

Сгорбившись и опустив голову, Ивон Роделек направился к выходу. Этот прекрасный человек не сознавал, какое впечатление его спокойные и взвешенные, трогательные в своей искренности показания произвели на суд, присяжных и всех присутствующих.

Даниель Жени испытывала те же чувства, что и большинство из находившихся в зале людей. Даже не прилагая особых усилий, благодаря только своему здравому смыслу и благородству, директор института пролил свет на темную до тех пор личность подсудимого. Кульминацией в его долгом выступлении был тот момент, когда у обвиняемого после прямого вопроса учителя потекли из потухших глаз слезы. Завеса вдруг спала, и Даниель, как и многие другие, подумала, что сильный человек, способный плакать, должен иметь сердце. Эта мысль резко ослабила впечатление от животной физиономии, сквозь которую стало вдруг проглядывать человеческое лицо. Она убеждала себя, что слезы сделали Вотье почти красивым. Может быть, ей это только казалось? Однако она была уверена, что заметила в ту минуту выражение чувства на грубом, бесстрастном лице. У нее было ощущение, что слепоглухонемой видел и слышал лучше, чем нормальные люди, — таким внезапно открытым выглядело его лицо.

Впрочем, это была только искра, которую усилием воли Вотье быстро погасил и снова надел маску бесчувственного монстра. Теперь, снова всматриваясь в него, Даниель спрашивала себя, не стала ли она, как и все присутствующие, жертвой коллективной галлюцинации? Но нет, «зверь» плакал…

— Доктор Дерво, — сказал председатель после традиционного выяснения личности свидетеля, — нам известно, что, имея обширную клиентуру в Лиможе, вы работаете одновременно в институте в Санаке, где бываете три раза в неделю для оказания медицинской помощи воспитанникам. Следовательно, когда в этом была нужда, вам приходилось лечить Жака Вотье?

— Да, действительно. Но я должен сразу сказать суду, что благодаря своим исключительным физическим данным Жак Вотье почти никогда не болел. На другой день по прибытии в Санак я тщательно его обследовал в присутствии мсье Роделека. Состояние здоровья ребенка было нормальным. Впоследствии он удивительно быстро развился. Поэтому мсье Роделек без всяких опасений мог заниматься его воспитанием, в чем он достиг замечательных успехов.

— Свидетель считает, что воспитание, данное Жаку Вотье мсье Роделеком, — замечательное? — с иронией спросил генеральный адвокат Бертье.

— Надо быть просто недобросовестным, чтобы не признать этого. И мое мнение тем более беспристрастно, что, в отличие от членов братства Святого Гавриила, я всегда верил не в чудо, а в науку. Мсье Роделеку удалось постепенно преодолеть физическую ущербность Жака Вотье, лишенного некоторых чувств, интенсивным развитием тех, которые у него оставались и нормально функционировали. В отличие от мсье Роделека я всегда считал, что доброта прекрасно может существовать без того, чтобы на нее навешивать религиозный ярлык. Поэтому, когда через несколько дней после прибытия Жака Вотье мсье Роделек высоко отозвался об уме своего нового ученика, я сказал ему примерно следующее: «Почему бы вам не попытаться воспитать этого маленького Жака, не забивая ему голову Евангелием? Доверьтесь больше естественному ходу вещей, хотя бы по системе Жана Жака Руссо, которую он описал в „Эмиле"».

Мсье Роделек ответил, что если мне положено заниматься телом Жака, то он займется его душой. «Вдвоем мы прекрасно сделаем то, что нужно», — заключил он. И вот теперь, несмотря на видимость, свидетельствующую против нас, я продолжаю упорно думать, что мсье Роделек и я прекрасно сделали свою работу.

— То есть, если суд понимает правильно, — резюмировал генеральный адвокат Бертье, — свидетель готов разделить с мсье Роделеком ответственность за воспитание Жака Вотье, приведшее его к преступлению?

— Я горжусь тем, — резко ответил доктор Дерво, — что в течение многих лет работал с человеком такого масштаба, как Ивон Роделек, помогая ему облегчить судьбу несчастных детей, и категорически протестую, когда, обвиняя, справедливо или несправедливо, одного из этих детей в преступлении, хотят заставить думать, что оно является закономерным следствием воспитания, полученного в Санаке. Это безумие! Поверьте, господа, если бы этих зверенышей не подобрал и не воспитал такой человек, как Ивон Роделек, они, по мере того как возрастали и увеличивались их желания и аппетиты в хаосе животной жизни, становились бы страшной опасностью, даже бичом для общества. Мир должен благодарить таких людей, как Ивон Роделек. И я утверждаю: если есть на земле школа, совершенно несовместимая с какой бы то ни было преступностью, так это — институт в Санаке, где главный принцип воспитания детей — любовь к ближнему.