Зверь 44

Первая трава покрыла землю, как трупная зелень покрывает живот мертвеца. Я поглядывал на пробуждавшиеся луговины и в паре с Кирпичом тащил по бетонке телегу. За нами вторую телегу тащили Сивый и Калибр. Фара, не оклемавшись после ночного застолья, плёлся в хвосте поискового отряда и что-то жалобно бубнил себе под нос.

Фаре ещё повезло. Череп утром вообще оккупировал сральную кабинку. Шпала и Кирпич без надобности колотились к нему в дверь, призывали Черепа поднатужиться, а он отвечал им совсем не приветственными звуками. По трубе из кабинки всё вываливалось на дорогу, и Сифон бегал к кормовому бортику посмотреть на оставленный Черепом след. Ржал в три глотки, затем мчался в топливное отделение, чтобы с Калибром поиздеваться над Кротом. Тот стонал в глубине своих тёмных лазов, и Сифон заверял Калибра, что Крот, распухший от съеденного, намертво застрял и выберется не раньше, чем подохнет.

Над ночными едоками посмеивались, никто не винил их в крысятничестве, и только я изредка замечал брошенный на меня взгляд осуждения. Не понимал, почему осуждение досталось мне, а не тому же Сивому. В любом случае вымотался от страхов, подозрений и не слишком заморачивался по этому поводу. Отправившись в очередную вылазку, уже не был уверен в сделанных на рассвете выводах. Рассуждения о вербовке взорвали мне мозг, и я от них отгородился. Просто шёл выполнять свою работу.

Мясорубка нас ждала крупная, и мы отправились к ней с двумя телегами. Кирпич, к счастью, шагал молча, не порываясь заговорить о какой-нибудь заинтересовавшей его глупости, а Сивый и Калибр за нашими спинами болтали об одном из шести хануриков, которых мы забрали с городского вокзала. Он оказался героем со всеми полагавшимися регалиями.

Правила предписывали ждать три дня, прежде чем запихивать любого найденного ханурика в печь. На случай, если выяснится, что он чем-то там отличился в боях. Приказ о его посмертном геройстве мог запоздать, а личности прижизненных героев были засекречены для их же безопасности. Вотумрут, тогда про совершённые ими подвиги расскажут по радио, а их портреты с цитатами из хвалебных генеральских речей повесят на громадном щите по соседству с таким же щитом, рекламирующим порошок от запора. Нет, я серьёзно! Сам видел в одном из прифронтовых городов. Щиты как-то уцелели, возвышались над взрытым бомбёжками шоссе и смотрелись, надо признать, немного странно. Ну да и бог с ними. И я понимал, что герои нужны. Они вдохновляли, настраивали и всё такое. Только вот на «Звере» с ними был постоянный геморрой.

Нарочно ждать три дня у нас не получалось. Сегодня, глядишь, порожняк, и пусть ханурик хоть неделю зависает в холодильном отделении, ему слова никто не скажет, а завтра пошли хлебные места – и холодильное вместе с мусорным забиваются до отказа. Мы иногда раскладывали хануриков по палубе, затаскивали туда, куда и затаскивать нельзя, совали по всем доступным углам, разве что в кабину к Сычу вторым мехводом не подсаживали, и старались не забыть, куда сунули, иначе потом шарахайся по «Зверю» и нюхай, откуда пошла разящая наповал вонь. И ладно, если холод. А если жара? Ханурики раздуваются, швы на мешках расходятся, гниющая масса расползается, и мы носимся с совками, вёдрами, орём друг на друга, в особенности орём на печников, которые и без того круглые сутки впахивают на платформе. И не дай бог какая поломка!

В общем, думаю, вы поняли. От некоторых правил мы себя избавили. Тут даже Сухой не придирался, и печники запихивали хануриков в печь при первой возможности. Выяснив, что среди сожжённых был герой, Череп набирал из общего бака чистенький прах, Малой запаивал его в именную банку, а Сухой увозил куда надо на своём «Секаче». Случалось и так, что герой сгнил себе в окопах или в плену у жёлтых, мы его в глаза не видели, а запрос на прах прилетел. Смешно, конечно, но Череп опять же лез в бак, а Фара заносил пропавшего без вести героя в букварь, чтобы никакая проверка не придралась.

Если уж мы наверняка знали, что к нам попал именно герой, то сжигали его по всем правилам, хотя Сивый и подговаривал печников халтурить. Череп с двойным усердием вычищал остуженную печь, Сифон стелил на противень лист припасённого асбестового картона, поверх бережно укладывал ханурика в мешке с шамотной, то есть несгораемой, табличкой. Раньше, когда жетон был металлический, похоронщики обходились его половинкой, а современные бумажные вкладыши, ясное дело, сгорали, вот кто-то и придумал штамповать особые таблички, чтобы уж точно знать, чей прах лежит в банке.

Поисковый отряд после обеда отправился в вылазку, а печники остались возиться с нашим вокзальным героем. Шамотная табличка, слава богу, сразу лежала в мешке, и не пришлось ждать, пока с ней подсуетится Сухой, но печники всё равно ворчали. Они сожгли едва ли половину недавнего урожая и не хотели отвлекаться. Ничего, поворчат да заглохнут. Раньше было хуже. С первыми героями, когда всё только началось, канитель выходила действительно страшная.