Зверь

Так вот, как бы тяжело это ни было для меня, счи­таю своим долгом сказать вам, что вы солгали, мадам Вотье. Вы очень хорошо знали этого Джона Белла более года. Он представился вам и вашему мужу после одного из ваших выступлений в Кливленде, Он сразу произвел на вас приятное впечатление. Но и то сказать: разве он не старался изо всех сил облегчить ваши переезды и пребывание в городах, где вы выступали? Разве его лю­безность не доходила до того, что он сам возил вас на автомобиле? Разве не было приятным его внимание по отношению к вам? И случилось то, что неизбежно дол­жно было случиться: ведь молодой американец был кра­сив. Разве не было у него сравнительно с вашим мужем неоценимого преимущества — он мог видеть вас? Он пожирал глазами ваше лицо, вашу изящную фигуру, в его взгляде выражалось неукротимое желание нормаль­ного здорового янки по отношению к красивой француз­ской женщине. Несмотря на безграничную нежность к мужу, вы не смогли до конца привыкнуть к мысли, что именно он, единственный, так никогда и не увидит вас, в то время как глаза всех других могли наслаждаться ва­шей красотой. Во время первого показания вы, мадам, произнесли ужасную фразу: «В моей нежности было слишком много жалости. Людей, к которым испытыва­ют жалость, не любят! Им сострадают!»

Я сожалею, Жак Вотье, что должен сегодня все это сказать, не щадя вас, без обиняков, но могу ли я иначе? Ваше лицо становится все более несчастным, страдальческим. Умоляю вас, Вотье, сохраните самообладание, на которое вы способны,— а вы доказали уже, что спо­собны, обвиняя себя в преступлении, которого не совер­шали,— чтобы дослушать мою речь, самую, может быть, неблагодарную из всех, какие приходилось произносить защитникам. Нужно, чтобы вы знали, что Соланж ре­шилась выйти за вас замуж только после разговора Ивона Роделека с ней, после его настойчивой просьбы.

Соланж вышла замуж за вас только из жалости, вы же были безумно влюблены в нее.

Это было, как нам здесь сказал добрый брат Доми­ник, единственное незабываемое событие в истории ин­ститута. Вспомните о странной церемонии в часовне, где служками были глухонемые, а певчими — слепые. Вели­колепную проповедь священника вы, Соланж, переводи­ли пальцами на фалангах Жака. И то же самое —на каждой скамье в часовне: слепой переводил соседу — глухонемому. Вы даже не знали тогда, Соланж Дюваль, плакать вам или смеяться. Смеяться — не от радости, но нервным смехом над трагикомизмом этой церемонии, главной героиней которой были вы. Плакать — от мысли, что вы на всю жизнь связываете свою судьбу со слепоглу­хонемым. Вот такие мысли одолевали вас, когда после окончания церемонии вы проходили под руку с Жаком сквозь живой коридор присутствующих — суровых вос­питателей в черных сутанах и обделенных природой вос­питанников. На возвышении за органом сидел Жан Дони, и исполняемый им свадебный марш казался вам на­смешкой. И если вы на секунду поднимали опущенные под фатой глаза, то, может быть, для того, чтобы встре­титься с чьим-нибудь юным взглядом, живым и внима­тельным, жадно устремленным на ваше лицо, взглядом, горящим желанием, которого вы никогда не увидите в мертвых глазах мужа.

Ваши страдания в этот день были невыносимы. Дальше вам становилось еще хуже: из этого ужасного свадебного путешествия вы вернулись в отчаянии. Каж­дый час этого путешествия добавлял вам муки. Вам нужно было собрать всю волю, чтобы преодолеть физи­ческое отвращение, не убежать, когда слепоглухонемой муж хотел заключить вас в объятия.

А была еще первая ночь, которая никогда не изгла­дится из вашей памяти,— тогда вы впервые осознали значение вашей жертвы. Вы поняли, что до замужества все казалось простым и легким, потому что в вообра­жении любое препятствие кажется преодолимым. Но в момент, когда надо было перейти от красивой мечты к жестокой реальности, вам открылась ущербность ваше­го мужа. Признайтесь, Соланж Вотье, что тяжело, когда вас целуют губы, неспособные произнести слова любви, тяжело видеть перед собой лицо с невидящими глазами. Любовный акт в таких условиях может вызвать только отвращение. Быстрее, чем вы думали, — а думали ли вы об этом в жертвенном порыве, который заставил вас

ответить Ивону Роделеку «да»,— близость с глухоне­мым и слепым супругом привела вас в отчаяние, и всей вашей решимости как не бывало. Как не понять вас? Чтобы перенести это тяжкое испытание, вам нужна была бы такая сила духа, которой редко обладают про­стые смертные.