Зверь из бездны

– Ты зубками ее, зубками! – довольно захохотал Стрижак со стула. – Думаешь, я зря тебе электричество обрубил? Без него ты кассету ни в жизнь не достанешь – кассетоприемник не откроется. Сейчас конфискуем твой видак вместе с его недостойным морального облика советского гражданина цыганской национальности содержимым. Попался ты с поличным, мой похотливый друг. Так что, зову понятых? И можешь не сомневаться, что все они будут не из твоего табора…

Глава 12 Боров с «крылушками»

Главный герой узнаёт о донельзя странных гастрономических пристрастиях некоторых людей, после чего его посещают воспоминания из детства не самого радужного свойства, а затем на него сваливается неожиданное приглашение от загадочного человека с труднопроизносимым именем.

Видеомагнитофон в СССР был предметом если не запрещенным, то запретным. Во-первых, стоил он как новенький автомобиль, и обычным советским людям, живущим на трудовые доходы, был не по карману. «Видаки», как их называли в просторечии, приобретали в загранпоездках известные актеры, певцы, академики – а также цеховики, валютчики и прочие воротилы подпольного бизнеса. Поговаривали, что квартиры, в которых есть видеомагнитофоны, умеют вычислять с помощью специального оборудования воры. И сотрудники правоохранительных органов тоже. Счастливый владелец чуда японской техники, который решил устроить платный показ для «надежных» людей, рисковал схлопотать срок за незаконное предпринимательство, если один из этих «надежных» оказывался сукой. А если на том показе крутили «Греческую смоковницу» или «Эммануэль» – то еще и за распространение порнографии. Самым простым способом взять организатора подпольного кинопоказа с поличным было – отключить в его жилище электроэнергию. И вот уже погас экран, где за секунду до этого демонстрировала свои соблазнительные прелести бесстыжая заграничная актриса Сильвия Кристель, захлебнулся гнусавый тенорок переводчика, который, говорят, нарочно зажимал нос бельевой прищепкой, чтобы в КГБ не вычислили его по голосу. А кассета осталась в кассетоприемнике неопровержимой уликой, и вытащить ее оттуда – никакой возможности.

Из глаз барона выкатывались настоящие слезы – крупные, как горошины. Видно было, что ему совсем не хочется в тюрьму. Огурцы в страхе забились по углам – похоже, главогурец был из тех, кто не прочь потом отыграться на невольных свидетелях своего унижения.

– Так чего ты там вякал про свою баронскую честь, огурчик ты мой пупырчатый? – наконец сладенько пропел Стрижак, вдоволь насладившись произведенным эффектом. – Это нонче большая роскошь – с честью, да на свободе…

– Да какая, к черту, честь, срать я на него хотел во всю ширину задницы! Бикалценди![7] Наркоман опущенный! – с полуслова понял барон намек Стрижака и заторопился, стараясь услужить человеку в скромных ментовских погонах, от которого сейчас зависело – отнимут у него «Греческую смоковницу» и эти цветные блики витражей или все останется как есть. – Плохо себя ведет, совсем плохо, начальник. Люди им недовольны. Вчера ему так и сказали: уходи, куда хочешь! Он же не только гажё – русских, он уже и ромов наших на иглу сажает! А я его покрывать буду? Все, все скажу, начальник!..

* * *

…Казарин едва успевал за Стрижаком, широко шагавшим вдоль гнилых покосившихся заборов.

– Где здесь наркоманский дом? – спросил он у цыганят, которые по-прежнему крутились возле приезжих в чаянье подачки.

– Туда ходи, – показал старший пацан грязным пальцем на самую крайнюю развалюху с мутными бельмами маленьких окошек. – Там наркоманы живут!

Стрижак пинком выбил хлипкую калитку, и они на пару с Артемом ворвались в жалкую лачугу. Внутри и правда оказался притон. В спертом воздухе стоял чад и нестерпимо воняло какой-то гадостью – будто тушили несвежее мясо. Где-то недалеко надрывался резким кошачьим криком младенец.