Зверь из бездны

Часть II АРТЕМ. Ростки безумия

Страх перед ночью, страх перед тем, что не есть ночь.

Франц Кафка

Центральная Россия, 1980-е годы н.э.

Глава 1 Мостик над бездной

Читатель узнаёт, что собой представляет настоящая советская женщина, а также лишний раз убеждается, что в процессе погони охотник порой может сам не заметить, как превратится в жертву.

Тьма была глухой и абсолютной, как в первый день творения. Не существовало ни верха, ни низа. Понятия «лево» и «право» также полностью потеряли присущее им значение. Как в мертвом космосе – вся Вселенная сжалась до размеров желудка, готового вывернуться наизнанку. Да – еще голова сильно кружилась.

Оставалось лишь направление «вперед». «Назад» тоже не существовало, поскольку было непонятно, где он, этот самый зад. Строго говоря, и понятие «вперед» являлось в значительной степени условным – не было никакой уверенности, действительно ли ты передвигаешься по более или менее прямой линии или, сам того не замечая, идешь по кругу. В темноте чувство направления терялось моментально.

Но еще хуже темноты была тишина. Она казалась густой, плотной, осязаемой на ощупь. На поверхности такой не бывает. Даже в запертом пустом доме слышны какие-то звуки: скрип рассохшейся половицы, треск дающей осадок стены, легкий мышиный топоток в дюжине сантиметров ниже уровня пола.

Здесь стояла такая тишь, что, казалось, было слышно, как растет щетина на подбородке, как растягиваются легкие, принимая в себя очередную порцию влажного спертого воздуха подземелья, как открываются и закрываются клапаны сердца в глубине грудной клетки. В тишине ты сам словно становился звуком, блуждающим в лабиринте внутреннего уха.

В детстве он, как и все, боялся темноты. Впрочем, он и сейчас ее боялся не меньше. Этот страх был заложен в генной памяти миллионов поколений его предков, начиная от мелких млекопитающих – далеких пращуров человека. Ибо ночью выходили на охоту хищники. Как бы ни были сильны в нем наслоения цивилизации, древний инстинкт всегда говорил одно: во тьме прячется зверь, то есть – смерть.

Вскоре он понял, что не может больше двигаться. Зрение здесь было бесполезно, но, когда человек ходит, он ориентируемся не только с помощью зрения, но и с помощью слуха. Здесь не было никаких звуковых сигналов, которые бы позволили балансировать и маневрировать. Не скрипел пол, не свистел сквозняк из-под двери. Все сильнее охватывало ощущение, что он находится в барокамере. Или в склепе. Очень давно он где-то читал об испытании, которому высоко в горах тибетские монахи подвергают новичков. Их запечатывают в тесной пещерке яйцевидной формы, в которой имеются только сток для нечистот и небольшое отверстие для подачи пищи, которое устроено так, что в него не проникает свет. Спустя какое-то время «запечатанные» начинают испытывать очень яркие галлюцинации.

Он вздрогнул от неожиданности – рука уперлась во влажную поверхность. Стена. Он сполз по шероховатой плоскости, присел на корточки, обхватив голову руками, и… снова увидел себя бегущим по черным, как нефть, осенним лужам…

* * *

Артем несся сквозь склизкую серую морось, разбрызгивая черные, словно нефть, осенние лужи. Впереди смешно взбрыкивала ногами затянутая в болонью долговязая фигура в островерхом капюшоне. Неожиданно из заводской проходной вынырнула горластая, вонявшая запахом немытых тел и перегара толпа. Длинный, будто только этого и ждал, исключительно ловко ввинтился в нее своим худосочным туловом. Он возвышался над людским месивом на целую голову. Это хорошо, не уйдет, гад! Только Казарин успел так подумать – башка в капюшоне исчезла. Будто ее кто-то проткнул, как резиновый мячик, и она стремительно пошла ко дну.

«Присел, сука! Или пригнулся!» – сразу дошло до Артема.

Спустя мгновение он врезался в серое месиво тел. Его тут же обматерили с двух сторон, кто-то больно пихнул острым локтем под дых. Но Казарин, не реагируя на ругань и тычки, проворно заработал своими локтями, которые были не менее острыми, чем у прочих не особенно сытно питавшихся советских граждан. Он уже засек впереди и чуть слева знакомый бурый капюшон.

Но добраться до него оказалось не так-то просто. Артем, словно пловец в бурном море, то загребал саженками людское месиво, то нырял в него топориком, то подпрыгивал над толпой, чтобы не потерять из виду болоньевого. Когда между ними оставался всего один человек, Казарин протянул свою длинную – не зря еще в школе в боксерскую секцию зазывали – руку и сдернул капюшон с головы беглеца.