Зверь из бездны

Тот обернулся и испуганно отшатнулся. Точнее, отшатнулась. Это оказалась женщина. Ну как женщина… Казарину некстати вспомнился бородатый анекдот про американца, который посетил Советскую Россию и потом рассказывает приятелям-ковбоям: «Там есть три типа женщин. Первый называется «баба». Такая толстая, в ватнике, кирзовых сапогах, шпалы кладет и матерится как мужик. Но это не совсем женщина. Второй тип называется «товаристч». В кожанке, красной косынке, все время курит и бредит мировой революцией. Но это тоже не совсем женщина. А вот третий тип – это настоящие женщины: накрашенные, завитые, в платьях. Вот только забыл, как они называются. Как-то аристократично: то ли бледи, то ли ляди…»

Тетку, которую Казарин принял за болоньевого беглеца, было довольно сложно классифицировать по вышеперечисленным типам. Страшная, опухшая и с ярко-лиловым синяком под глазом. Ее нарисованные дешевой яркой помадой губы расплылись в жалкую улыбку. В потухших глазах читалось: «Только не бейте меня!»

Обознался! Черт бы побрал эти одинаковые совковые плащи! Артем летучей рыбой взвился над Атлантическим океаном народных говномасс, вертя головой во все стороны. И тут же увидел впереди темную болоньевую спину, которая настырно перла против бурного течения человеческого Гольфстрима.

Казарин заработал локтями интенсивнее, но все равно вновь потерял долговязого из виду. Неожиданно толпа иссякла. Выпустила Артема из своих душных объятий, оторвав на прощанье с мясом хлястик на поясе и сорвав с головы кепку. Казарин начал нервно озираться по сторонам. Болоньевого нигде не было видно.

Улицу переходил большой отряд пионеров – алые галстучки трепыхались по ветру, немного оживляя своими кровавыми мазками одинаковую серятину курточек. «Пятьдесят оттенков серого», – почему-то подумал Артем. Фраза ему понравилась, но он тут же ее забыл. Во главе шеренги шла голенастая великовозрастная девица в короткой юбочке. Пионерский галстук смотрелся на девице, как на лошади кашне. Пионервожатая. Замыкал строй ссутулившийся человек в темной болонье с надвинутым на глаза капюшоном. Он держал крайнего пионера за руку, и тот, слегка упираясь, торопливо семенил возле него, никак не попадая в такт шагам длинных неуклюжих ног сутулого.

Артем припустил следом – но светофор уже подмигнул ему красным, словно у алкаша, воспаленным глазом: «Стоять!». Казарин не послушался хитрого красноглазого колдыря, который пытался помешать погоне, и отчаянно рванул по «зебре», как пришпоренный рысак. Со всех сторон его уши полосовали визг тормозов и рев клаксонов. Вдруг на него стремительно надвинулась решетка радиатора грязно-серого «волгаря», и мгновение спустя он оказался лежащим на капоте, уткнувшись носом в лицо Сталина. Лысый тип за лобовым стеклом, которое было украшено фотографией вождя, приклеенной изнутри синей изолентой, резко вывернул руль влево и, злобно зыркнув на Артема, выразительно покрутил пальцем у виска: мол, ну ты и мудак!

«Ну, конечно же, я мудак. Конечно, ты прав, яйцеголовый мудрец, да только что толку-то от твоей правоты и мудрости, если ты даже не знаешь, почему и за кем я бегу», – успел подумать Артем. И тут его сперва тупо и больно ударило в бедро, а затем подняло в воздух и смачно шмякнуло обо что-то твердое, оказавшееся капотом старенького задрипанного «Запорожца». За покрывшимся паутиной трещин стеклом мелькнуло перекошенное от страха лицо женщины-водителя, а рядом – другое, поменьше: усатое и носатое. Верховный главнокомандующий товарищ Сталин улыбался Казарину хитрой улыбкой удалого кинто

[53], маскирующей звериный оскал кавказского головореза. Не успев вдоволь налюбоваться рябой[54] мордой вождя – вот ведь пошла мода у дураков, возить за стеклом автомобиля фото этого людоеда! – Артем по красивой плавной дуге полетел на асфальт, вращаясь вокруг своей оси, как сошедший с орбиты, завывающий от боли астероид. Вслед ему понеслись пронзительный женский визг и отборные мужские ебуки.

Вопреки его ожиданиям, приземление оказалось на редкость удачным: Казарин угодил бочиной в глубокую и невероятно грязную лужу. Видимо, грязь спружинила под его телом, потому что Артем ушибся не так уж и сильно. Он, кряхтя, восстал из своей гнусной купели, поверхность которой была покрыта пролетарскими плевками сотен шедших домой работяг, словно задристанная Афродита из пены. По куртке ручьями стекала грязная жижа. Ребра болели чуть менее чем нестерпимо. Не слушая окриков и ругани с дороги, Артем боком, как подшибленная машиной дворняжка, потрусил вслед за марширующей пионерией. Однако долговязого в хвосте шеренги уже не было.

– Где он? Длинный, в капюшоне – где? – завопил Казарин, схватив за плечо последнего пионера в шеренге.

Жирный маменькин сынок со скрипичным футляром под мышкой испуганно вытаращил глаза на страшного, извалянного в грязи мужика, едва поймал очки, которые спадали с курносого, как кукиш, носа, и ткнул дрожащим, перепачканным в чернилах пальчиком куда-то во дворы:

– Там… Туда побежал!