Зверь из бездны

И вдруг слышу знакомый голос, от которого вздрогнуло сердечко… «Это тятька из городу привез», — мелькает в голове, и вся я трепещу от радости. Крепко прижимая к груди куклу, слезаю с печки и бегу в сени:

— Тятя!..

— A-а, проснулась, Авдотья Микалавна?!

— Проснулась… — отвечаю ему и начинаю плакать.

— Чего ты, Бог с тобой? О чем ревешь?

— Не зна-ю-ю…

— Соскучилась, что ли?

— Не зна-ю-ю…

— Эх, ты!..

Отец берет меня на руки, отирает слезы и ласкает, а я, обхватив ручонкой его толстую загорелую шею, не свожу глаз с красавицы-куклы.

— Понравилась, что ли?

— Красивенькая!.. — шепчу, проглатывая слезы, и крепко сжимаю рукой отцовскую шею.

— Как звать-то будешь?

— Барышней буду называть.

— Это кормилица.

— Какая?

— Чужого ребенка в городе кормит…

— Сиротку, что ли?..

— Барского…

— Она барыня?..

— Деревенская… баба…

— Зачем она? Чужого-то?

— У барыни нет в грудях молока-то, вот она и берет для своего ребенка бабу молочную… А ей жалованье платит…

Долго отец объясняет мне про господскую кормилицу.

Не хочу я, чтобы моя кукла была кормилицей:

— А я ее буду барышней звать… Она в шляпке…

— Знамо, зови!.. Все одно…

Надо похвастаться подарком, а никого дома нет: в Ольховке храмовой праздник, — все к обедне пошли.

— Пойдем, тятя, к обедням!..

— Устал, доченька, вчерась весь день шел, ногу сбил.

Сажусь с куклой у окна на лавке и как только увижу, что кто-нибудь проходит мимо, — стучу в стекло и показываю свою красавицу. Всем нравится: качают головой, улыбаются, завидуют…

— Пойду на улицу!

— Иди, иди!..

Как же не идти? Мишка стоит, растопыря ноги, за воротами и не подозревает о существовании моей красавицы. Вышла за ворота, куклу спрятала за пазуху. Подхожу к Мишке.

— У меня что есть!.. — дразню Мишку, но пока скрываю. Мишка равнодушен. Это досадно.

— Мишка!

— Ну?

— Я сегодня ночью родила!..

— Дура!

— Ей-Богу, право!.. Барышню родила… Краси-вень-кую!..

— Дура ты!

— Думаешь, вру?

Обидел меня Мишка: сказал, что я родила ночью очень скверное…

— А погляди-ка!.. Что?!

Показала куклу. Мишка даже растерялся.

— Дай в руки-то!..

— Так гляди, а в руки не дам…

— Съем я, что ли?

Вырвал у меня из рук куклу Мишка и не отдает. Завязалась борьба. Мишка побежал, я — за ним. Не догнать Мишки! Остановилась и отчаянно завопила, призывая на помощь тятеньку. Мишка испугался и бросил мне куклу:

— Держи! Я попугать только, а ты, дура… На кой ляд мне она?!

В грязь лицом упала кукла. Отерла рукой и размазала грязь. С плачем и бранью пошла в избу. На крыльчике вымыла красавицу из болтающегося на веревочке рукомойника, отерла подолом… и горько заплакала: пропала вся красота у моей барышни!.. Стала кривая, грязная, с румяным носом. И чем больше я старалась вернуть ей утраченную красоту, тем более она делалась безобразной… Не было предела моему отчаянию и скорби… Выглянул отец в сени.

— Что? Кто тебя обидел, Дунюшка?..

— Погляди-ка-а-а! Что теперь делать-то?!

— Как это ты?.. Грех какой…

— Мишка-а-а в грязь ее…

— А ты умывать стала?..

— Не надо мне этаку-ю-ю!..

И я бросила куклу, а сама уткнулась в угол носом и не хотела глядеть на свет Божий…

Отец поднял куклу.

— Разлюбила?..

— Она теперь не мила мне… Даром мне теперь ее не надо-о-о…

— А ты погодь-ка, не реви! Послушай, что я тебе скажу… Я тебе ее сызнова выкрашу… Масляными красками распишу… Лучше прежнего будет…

— А глаза-то? Нос-то?

— И глаза, и нос… все заново сделаем!..

— И брови?

— И брови. Всю красоту наведем. Пойдем в избу!..

— Разя ты умеешь?

— А вот поглядишь…

Всхлипывая, сижу на лавке, а отец роется в раскрытом сундучке и вынимает из него какие-то светлые металлические бутылочки с навинчивающимися крышечками, кисти, блюдечки…

— Это чаво?

— Политура это…

— А где ты это взял?

— Купил.

— Нашто тебе?

— Картины писать… Зимой баловаться будем. Патрет с тебя напишу…

Хочется смеяться. Какой молодец тятя-то: все может!.. Сижу, задерживаю дыхание и не отрываю глаз от отцовских рук… Чудеса!.. Сперва все лицо у куклы сделалось белым, как снег…

— А глаза-то?

— И глаза будут, и брови дугой, и румянцы загорятся…

Действительно! Словно слепая прозрела вдруг кукла под отцовскими руками: два голубых глаза с желтыми зрачками широко раскрылись и оживили мертвое лицо… Радостно хохочу и болтаю ногами…

— Хорошенькая стала!.. Глаза-то, как у нашего петуха…

— Нравится?

— Еще бы!..

— А губы сделаем покраснее да потолще…

— Не забудь брови-то!

— Все заново сделаем!.. Не узнаешь…

Чудеса!.. Хохочу от радости…

А в Ольховке кончилась обедня: слышно, как радостно гудят праздничные колокола в свежем прозрачном воздухе…

* * *

Повалил снег, легкий, пушистый, словно ветер раздул лебяжьи перышки… Белые крыши, белые ковры на завалинках, на воротах, на бревнышках, по дороге… Откуда он летит, этот белый пух, щекочущий лицо и шею и превращающийся в тоненькие ручейки на щеках?.. Загнешь на небо голову и смотришь… летит, летит, летит… Неужели с самого неба?..

— Тяга? Откуда он валится?

— Из тучек…

— А как он там? Кучей лежит?..

— Снег-то? Хм… кто его знает!..

Смотрю на снежные облака, и мне представляются белые пушистые горы из мелких снежинок. А что если лечь в такое облако? Не удержишься, полетишь на землю кубарем?..