Зверь из бездны том IV (Книга четвёртая: погасшие легенды)

Восстание, столь его перепугавшее, в действительности, тоже не двигалось с места после битвы при Безансоне, в которой 20.000 галльских повстанцев пало под мечами солдат Вергиния Руфа и кончил жизнь самоубийством благородный неудачник Юлий Виндекс. Вергиний Руф, — совершив разгром Виндекса «во имя порядка», в действительности же, совершенно случайно, просто потому, что не сумел сдержать устремившихся к междоусобию солдат{8}, — соблюдал строгий нейтралитет, не выступая ни против Нерона, ни за Нерона, сам в императоры не желал и Гальбу к верховному сану проводить не намеревался. Бунтовал только Пиринейский полуостров — и то не весьма дружно. По торжестве своем Гальба жестоко расправился с целым рядом испанских и галльских общин и городов, которые не хотели его поддержать, и казнил множество таких же упрямых прокураторов, вместе с их женами и детьми (Suet. Galba. 12). Демократические элементы страны боялись Гальбы, как угрюмого аристократа. Уже открыт был заговор рабов против него (Сиверс). Получив вести о битве при Безансоне, Гальба почел предприятие проигранным — настолько, что, подобно улитке, уползающей в раковину, скрылся в свои имения при городе Клунии (Clunium) и притаился в них тихо-тихо, делая вид, что позабыл и думать о каких-либо высоких планах и намерен смирно жить частным человеком, богатым старичком, покуда, как говорится, Бог грехам терпит. Из этого оцепенения вывел Гальбу только неожиданный приезд вольноотпущенника его Икела с известием о смерти Нерона, труп которого — он поклялся, что видел собственными глазами, - и о провозглашении Гальбы императором преторианцами и сенатом. Только против мертвого Нерона осмелился Гальба двинуться решительным походом. Можно думать с большой вероятностью, что, не поторопись Нерон самоубийством в утро 9 июня, Гальбу похоронили бы гораздо раньше, чем его... В Африке шла энергическая неронианская агитация, руководимая умной и хитрой придворной интриганкой Кальвией Криспиниллою (magistra libidinum Neronis, профессорша Нероновых распутств), и Клодий Мацер склонялся в ее сторону. Смутивший Нерона слух об отпадении главнокомандующего высланным против бунтовщиков отрядом Петрония Турпилиана был ложен. Египет, Сирия, Греция, Африка сохраняли — одни верность, другие — нейтралитет, как и Вергиний Руф. Таким образом, нет никакого сомнения, что Нерон бросил оружие еще при полной возможности защищаться и убил себя, — недаром ему так не хотелось умирать! — при полных шансах еще жить да жить. Но трусливый приступ неврастении лишил его самообладания, и над ним сбылся тот роковой приговор, который древние выражали сентенцией — Jupiter quos vult perdere dementat: «Захочет Бог наказать, так разум отнимет». И не только у самого неврастеника отнимает разум фатальная прострация быстрого переутомления опасностью, но и у всех окружающих. Вокруг Нерона, в его решительные часы, топчутся не люди, а какие-то двуногие безпастушные овцы. Надоел им, что ли, уж очень этот опасный цезарь, разыгрался ли обычный римский аппетит к самоубийству, но никто не подал Нерону хоть одного активного совета. Все лишь толкали его на нож. «Да неужели уж такое это несчастье — умереть?» — убеждали его даже стихами (Usque adeone morí miserum est?). Выше я назвал эту прострацию латинской. И, действительно, следя историю латинских политиков и воинов, мы найдем ее почти непременный след едва ли не во всякой биографии, античной ли, новой ли, панегирик ли то добродетели, памфлет ли то против порока. Гракхи, в этом отношении, подают руку «последним римлянам» Бруту и Кассию, «последние римляне» — «римским декабристам» с Пизоном и Тразеей включительно, они — врагам свои Нерону и Отону. А все они, через восемнадцать веков, — Наполеону, в его московском походе, и — от великого до смешного только один шаг — совсем новый пример — храброму французскому генералу Буланже, который, взлетев на высь чудовищной популярности (1888), побалансировал на ней некоторое время только для того, чтобы, в момент, когда от него ждали политического переворота, сознаться, что вся им затеянная суета не стоит медного гроша, и ни с того, ни с сего застрелиться на могиле своей подруги (1891).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Самое удивительное в самом удивительном правлении самого удивительного римского цезаря — это — что от него ровно ничего не осталось вещественного: ни в мраморе, ни в бронзе, ни на папирусах и пергаментах чернилами.

Мы уже читали характеристику Нерона Светонием:

— Non in alia re damnosior, quam in aedificando...

— Однако, ничем так жестоко не вредил он государству, как своей страстью к строительству...