Зверь из бездны

— Всех чаем поить, так много чести будет! — пошутила Даша, а сама рада, что барыня без внимания оставила…

— Барыня из порядочных, — заметил гость.

— Не барыня, а брусника…

— Садитесь, Ефим Иваныч, к столу… Как люди… Сейчас самоварчик согрею…

— Можно-с…

Однажды в соседнюю квартиру забрались воры; утащили с подволоки мокрое белье. Этот случай большой переполох сделал в доме. Барыня стала бояться воров и как-то напомнила Даше:

— Не забудь все двери на ночь запереть…

— Нам, барыня, нечего боятся. Вот ежели в доме мужчины нет, тогда — опасно, а с мужчиной — ничего…

— Да откуда у нас мужчина?

— Я, уж извините, Ефима Иваныча ночевать оставила… Без мужчины нам, барыня, нельзя… Долго ли до греха? Вот какой случай на прошлой неделе был…

И, подперши рукой подбородок, Даша рассказала барыне такой ужасный случай, что та была совершенно довольна распоряжением кухарки относительно мужчины.

— А сам-то он?..

— Он-то? Что вы это, барыня?!. Он унтер-офицер, медаль имеет…

— Ночуй уж!.. — с сердцем бросила Даша кавалеру, вернувшись в кухню после разговора с барыней.

Ефим Иванович сидел с фуражкой в руках и ждал возвращения Даши, чтобы проститься и уйти.

Когда Даша позволила ему ночевать, он принял это предложение с достоинством:

— Можно-с! — хладнокровно сказал он, отбросил фуражку в сторону, позевнул и сладко потянулся.

— А то уходи! Просить не будем!.. Это барыня воров боится, а я ничего не боюсь…

— Можно и остаться! На дворе сырость, непогода…

С этих пор Ефим Иваныч уже не ждал особых приглашений…

* * *

Однажды утром пришел почтальон и кроме газеты подал письмо. Даша передала их барыне, а барыня остановила ее:

— Даша! Это письмо тебе!..

«От мужа!» — сказало сердце, и Даша, вздрогнув, вспыхнула румянцем. Барыне Даша ничего не сказала, запрятала письмо за пазуху и так ходила до вечера, поминутно вздыхая и схватываясь за грудь. Вечером зашел Ефим Иваныч, хотел обнять, — не далась!

— Не трогай!.. Прочитай-ка вот, не от мужа ли?..

— Можно-с… Манджурия… От супруга, значит… Значит, жив, и нечего было слезы проливать. Ничего ему не сделалось…

«Во первых строках письма моего шлю вам, любезная наша супруга, Дарья Петровна, низкий поклон и привлекаю вас к груди моей. Уведомляю вас, что я ранен в сражении в ногу и лежу в госпитале на поправку. Имею честь заявить, что я вышел в ефлейторы…»

Ефим Иваныч плюнул через зубы и скептически заметил:

— Велика птица ефлейтор!..

«Благодарение Господу, поправляюсь, но к военной службе признаюсь никуда негодным и надеюсь к Святой[251] быть у вас и припасть к груди вашей…»

— Стало быть, можно с законным браком поздравить!.. — сказал Ефим Иваныч.

Даша загорелась огнем стыда и уже не слушала, что читал Ефим Иваныч.

— Поздравляю, Дарья Петровна!..

Ефим Иваныч сплюнул через зубы, бросил письмо на стол и стал внимательно рассматривать свой светло-начищенный сапог.

— Не плюй на пол! Мыто!

Даша вдруг переполнилась злобою к Ефиму Иванычу. С ненавистью метнула она на него глаза и строго приказала:

— Уходи!.. И… чтобы я тебя не видала!..

— Это как же так?

— Уходи безо всякого разговору… Кончилось!..

— На улице дождь, ветер, слякоть, а я должен…

— Барыня не приказывает… Уходи!..

— Не пойду. Мне и здесь хорошо… Неделикатно с вашей стороны…

— Не младенец, должны понимать…

— А я хотел было вас на хорошее место определить: восемь рублей жалованья и чай-сахар отсыпной…

— Ты не муж, чтобы определять меня… Сказано — уходи!.. Не младенец…

— Конечно, не младенец, а унтер-офицер…

Ефим Иваныч долго упирался. На лице его застыло оскорбление, и гордость не позволяла так просто взять и уйти.

— Эх, ты, потаскуха!..

— Я тебе не жена, чтобы куражиться…

Ефим Иваныч взял фуражку, повертел в руке на указательном пальце и сказал с усмешкой:

— Ефлейтору наше почтение!..

И гордо вышел, сердито прихлопнув кухонную дверь, словно хотел навсегда заколотить там все прошлое.

В кухне было жарко, а Дашу тряс озноб. Погасив лампу, она полезла на печь и легла там, свернувшись комочком. Дождь шумел за окном, барабанил по железной крыше и стучался в стекло; ручьи дождевой воды со звоном катились по водосточной трубе; где-то неугомонно лаяла собака. Наверху, над головой, глухо отдавались шаги барыни, в раздумье прохаживающейся взад и вперед по комнате.

Не спалось Даше. Ползали неугомонные думы в голове и мешали забыться. Даша вздыхала, ворочалась с боку на бок и шептала:

— Матушка-Владычица! Спаси нас!

И подождать-то было недолго; двух лет не прошло, как угнали мужа… И все было хорошо, покуда не подвернулся этот унтер с серьгой.

— Усатый дьявол! — шептала Даша и начинала плакать… Не поправишь теперь дела: никуда своего брюха не спрячешь…

Отчаяние заползало в душу… Лучше сквозь землю провалиться… Высчитывала, сколько до Святой осталось…

Как мужу в глаза посмотреть?.. Плюгавый он мужчина супротив Ефима Иваныча, а задорный. Все норовит по морде, завизжит, как порченая баба, зенки кровью нальются… Однажды приревновал к свекору, так избил до полусмерти: целый месяц хворала…

— Матушка-Владычица!.. Заступи и помилуй!..

А что делать? Куда от мужа уйдешь?