Зверь из бездны

Лада погрозила ему пальцем и показала на дверь. Все это она сделала, точно во сне или в гипнозе. Но вдруг очнулась, подбежала к окну, резким движением оттолкнула угол стола, вскочила на подоконник и закричав: «Володечка вернулся!» — обвила его шею руками и впала в глубокий обморок. Не спала еще мать Лады. Старуха слышала ссору дочери с Борисом, и это мешало ей заснуть. Все прислушивалась и боялась, не случилось бы чего дурного с Ладой: все грозит утопиться в море. И вот теперь она услыхала громкий радостный вопль: «Володечка вернулся!» — и, не понимая, в чем дело, вышла в зал, где сидел Борис:

— Что такое говорила Лада? Послышалось, что Владимир Павлович вернулся?

Борис опомнился и сказал:

— Я слышал его голос…

— Господи, Иисусе Христе… Что же это такое?!

Старуха перекрестилась и вышла на балкон. Тихо. Вполголоса позвала в темноту:

— Владимир Павлыч! Владимир Павлыч!

— Я здесь!.. Позовите Бориса. С Ладой дурно, — громко и отчетливо отозвалась темнота человеческим голосом.

Лада крепко держала шею мужа и обмерла.

— Борис! Иди сюда! — крикнул Владимир. Проснулась девочка, заплакала и стала звать «маму». Владимир разрыдался. Мелькнул огонь лампы: шли в переулочек старики, а позади них Борис.

— Лада! Очнись! Родная, голубушка моя… Очнись! Испугалась… Что с тобой?

Все стояли в столбняке. Старики плакали. Борис смотрел в землю…

IV

Воскрес и вернулся домой «покойник». Почему же не кричат от радости, не смеются, не плачут, а так странно в доме? Еще недавно здесь пели, хохотали, плясали, а теперь тихо, точно все больше испугались, чем обрадовались. Полубредовый порыв Лады, кончившийся глубоким обмороком, а потом перешедший в сонливое полудремотное состояние, — такова была первая встреча «живого покойника», потом испуг Бориса, растерянность стариков. Лада лежит в постели в своей комнатке. Ее лучше не тревожить. Мать несколько раз заходила туда и, присаживаясь на постели к дочери, пыталась заговорить. Откроет глаза, посмотрит с недоумением и опять сомкнет их. Точно не слышит или не понимает. Борис точно прячется от брата: ушел поставить самовар в кухню и долго не возвращается. Старики смотрят на него больше изумленно, испуганно, чем с радостным приветом, точно все еще не верят, что перед ними в этом пугающем виде босяка или пропойцы сидит их зять, тот самый Владимир Павлович, которого они оплакивали и поминали за упокой. В домике молчаливое напряженное состояние. Точно и говорить не о чем. Владимир чувствует себя странно: точно «незванный гость», пришедший не вовремя, всех стесняющий. А надо так много и поскорее рассказать…

— Изменились вы сильно… Краше в гроб кладут, — шепчет теща и никак не может представить в этом оборванце прежнего франтоватого офицера.

— Что ж, ведь меня и вправду в гроб клали, да выскочил…

Появился с самоваром Борис. Обругал самовар: долго не кипит, поймал тему разговора и поддержал:

— Как же это, брат, того… из гроба-то? Тебя все записали в покойники.

Владимир стал рассказывать. Длинная история! Всего не расскажешь… А вот как быть дальше?

— Я ведь в зеленых побывал, Борис.

— Ну? Вот это, брат, того… Лучше об этом умалчивать.

Владимир рассказал о мешке с мукой и о своем побеге. Испугал всех. Здесь уже рассказывали об этом случае и, кажется, готовят облаву в горах и лесах около них. При этом говорили что-то на «береговом пункте»…

— Вот поэтому-то, Борис, и надо что-нибудь придумать.

— Прежде всего надо тебе одеться как следует… А потом поедем прямо в Севастополь, и явишься, как бежавший из плена… Все устроится. Только не надо всего рассказывать, да сразу подальше от этих мест… Можно опять на фронт…

— Опять на фронт?.. — задумчиво повторил Владимир.

— А что?

— Нет уж, брат… Не могу!.. Не верю…

Старики вступились: как это можно посылать сразу на фронт, когда столько страданий человек уже пережил, измучился, потерял силы…

Борис не без резкости заметил старикам:

— Что ж, в дезертиры идти?

— Не в дезертиры, а отдохнуть надо. Человек три года в семье не был и опять на фронт? Хорошо вам, вы ранены и освобождены…

— Я тоже прострелен… грудь навылет, брат. И обиднее всего, что свои же чуть не убили…

— Обижаться, положим, нельзя… Такие случаи в наше время не редкость. И у нас, и у красных это случается.

— Не могу я, Борис, больше идти!.. Нет!

— Тогда я не знаю, что тебе посоветовать…

Опять неловкое молчание.

— Тебе хорошо бы искупаться да переодеться… Вшей ты нам разведешь.

Владимира напоили и накормили. Борис принес от рыбаков бутылку вина:

— Надо все-таки, брат, выпить по случаю твоего воскресения из мертвых…

Все распили бутылку, поздравили Владимира. И все поглядывали в окна, на балкон: боялись, что кто-нибудь увидит гостя.

— А вот где мы тебя положим?

— Я лягу на полу в Ладиной комнате.

Все запротестовали: она в таком состоянии, что это опасно, может опять испугаться, и… можно ведь и с ума сойти. Она и то, как в бреду.

— Мне бы хотелось посмотреть на девчурку…

— Завтра уж увидите. Спит. Тоже напугается. Хорошенькая умненькая девочка! На вас похожа.

На него похожа! Боже, как хочется ему посмотреть на свою дочку!