Зверь из бездны

— Скажите, пожалуйста… Прошу вас присесть. Каким образом все это вышло? Почему вы очутились в коммунистическом лазарете? Вы, конечно, можете мне не отвечать. Это дело суда, а не мое. Но я просто, как ваш доброжелатель, желающий вам же помочь…

— Если оказывать медицинскую помощь можно не всем людям, а только… то расстреливайте! — гордо выпрямившись, сказала Вероника. — Я не знала, что милосердие, которому нас учит Христос, — преступление перед добровольческой армией…

— Но разве вы не могли проявить этот христианский долг в… другом месте? В нашей, например, армии?

— Простите, полковник, когда Христос давал нам заповеди любви, ни красной, ни белой армии не было…

— Ну а теперь вы согласились бы сделаться сестрой милосердия в нашем лазарете?

— Мне все равно. Я служу человеческому страданию…

— Ну, да… Я вас, собственно, понимаю, но… Как можно вращаться в компании этих зверей, негодяев и насильников? Вот это, сударыня, для меня непонятно…

— Представьте, полковник, что именно здесь, очутившись в белой армии, куда я так рвалась, в которой — мой жених, я тоже прежде всего встретилась со зверями и насильниками… Меня, как женщину, здесь так оплевали, так оскорбили… ваши солдаты…

Вероника вспомнила весь путь до этого дома и то, что случилось в этом доме, не выдержала и разрыдалась…

— Позвольте, позвольте!.. Солдаты… вообще… всегда грубы, и претендовать…

Тогда Вероника, обратив гневный взор на растерянного юнца, сказала:

— Солдаты! Не одни солдаты, а… вот этот молодой человек…

— Я? Позвольте, мад… сударыня…

— Я слышала. Повторите, что вы сказали про сестер. Вы сказали, что нас надо не расстреливать, а… насиловать. Да! И вы одобрили, когда вон тот, которого я ударила по лицу, сказал вам, что меня надо или к стенке, или на постель.

— Это ложь.

— Тогда вы — подлец, а не защитник родины!

— Господин полковник, я прошу оградить меня от оскорблений.

— Эх, вы… трус! Блудливый заяц, а не офицер.

— Господин полковник!.. Я прошу еще раз…

— Ну ударьте меня по лицу, герой!

— A-а… сударыня. Здесь присутственное место, и потому…

— Здесь та же чрезвычайка[433], что у большевиков.

Полковник обиделся:

— Будьте осторожнее в своих выражениях. А вы, господин прапорщик, потрудитесь перевести арестованную в приличную комнату и пока оставить ее в покое. Никаких допросов в мое отсутствие не производить.

— Слушаюсь.

— И затем… поместить всех сестер вместе. Внизу всякий сброд, пьяницы и воровки, а это — сестры милосердия. Кто распорядился посадить их в общую?.. Завтра в семь утра явитесь ко мне с докладом.

— Слушаюсь.

Полковник поклонился Веронике и вышел. Наступила тишина. Вероника стояла, обернувшись к окну, с белым платочком в руке и, отирая слезы, смотрела на одинокий уличный фонарь на другой стороне улицы. Когда шаги полковника стихли вдали, прапорщик, совершенно протрезвевший после того, как арестантка заговорила на французском языке, оскорбленный и униженный этой женщиной в черном, превратился в провинившегося школьника и начал было, запинаясь, подбирая изысканные фразы, оправдываться и просить извинения. Вероника отмахнулась от него белым платочком:

— Проводите меня со всеми сестрами в комнату… как вам было приказано!

— Слушаюсь. Стратонов!

— Есть.

Вошел «медведь» — тише воды, ниже травы. Говорит шепотом. Оба вышли, заперли дверь. Вероника застучала:

— Не смейте меня запирать! Немедленно отоприте комнату!

— Но вы, сударыня, арестованная, и мы обязаны… В таком случае я останусь, а ты, Стратонов, переведи сестер в угловую номер пять, а потом возвращайся.

Опять все сестры очутились вместе. Увидев введенную Веронику, обрадовались и начали расспрашивать, куда ее уводили, что с ней делали и о чем допрашивали. Вероника была так измучена, что совершенно обессилела и валилась с ног. Сестры уступили ей единственную койку и, повалившись на нее, как подкошенный цветок, Вероника быстра заснула.

На другой день, поутру, к изумлению остальных сестер, Веронике подали на подносике стакан кофе с молоком и с румяными сухарями.

— От господина полковника! — заявил солдат.

— А нам?

— А вы и водицы похлебаете.

— Почему вам такое исключение?

— Я не знаю… Пейте кто-нибудь. Я не буду.

— Пусть пьет, кто заслужил!

Такое внимание к Веронике сразу показалось всем сестрам подозрительным: или «выдает», или «передалась белым», или и раньше только прикидывалась красной, а была «белогвардейской шпионкой». Сразу отделили, поговорили с ней по секрету и опять к ним подсадили. Сестры насторожились, стали враждебно и подозрительно поглядывать на Веронику. Шептались: одна и раньше догадывалась, что это не «свой человек» — так оно и оказалось.

В полдень прислали обед, и Веронике опять наособицу и даже салфетку дали. А вечером пришел сам полковник, поздоровался за руку с одной Вероникой Владимировной и поздравил:

— Вы свободны!

— А мы?

— Потом, после… — небрежно бросил полковник и посторонился, чтобы пропустить Веронику.

— Сестры, прощайте!

Никто из сестер не ответил, а когда Вероника выходила, позади прошипел злобный женский голос:

— Шпионка! Гадина…