Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

– Успокойся. Никто про твоё позорное происхождение не узнает. Живи себе, как и жил. Разболтать — некому стало.

Не сразу, но доходит. Он прекращает «вырывать власы и посыпать главу», несколько удивлённо поднимает на меня глаза.

– О твоей тайне знали Кучковичи. Яков, Пётр, Улита. Ещё епископ Ростовский Феодор.

– Как?! Откуда?!

– Оттуда. Почему он её к себе в Ростов в монастырь и прибрал. Братья Кучковичи, после моего посещения Москвы… преставились. Улиту я с Руси убрал, в здешних дебрях спрятал. Ни она — кому, ни ей — кто. Пока ты сюда с дружиной не пришёл — вообще и слов никаких не звучало. А Феодора я вчера казнил.

Парень снова начинает резко бледнеть. Как-то я… раскачал у княжича кровяное давление. Как бы до сердечного приступа не довести. Или, там, инсульта. У молодых такие хохмочки тоже случаются. Хотя, конечно, реже, чем недержание.

– К-казнил?! Еп-пископа?! К-как?!

– По суду. Провёл суд, заслушал свидетелей, объявил приговор, отрубил голову…

– Нет! Неможно! Он же архиерей!

– Хочешь — голову покажу? У меня лесовиков много. Чучельников. Нынче делают. Как лосиную — на стенку вешать.

– Врёшь! Ни один человек епископу главу топором…!

– Сколько ж повторять тебе! Я никогда не вру! Я — не топором. У меня для таких случаев особая машина построена. Гильотина называется. Люди ещё говорят — «врата смерти». Ножик сам собой падает, и бздынь — головёночка в корзиночку…

У Изяслава богатое воображение. Судя по скорости, с которой он метнулся к уже знакомому ведру. А зря — нечем. Кроме стопки водки и желудочного сока…

Как же там, в народных мудростях? — «Не можешь петь — не мучай…». Чего-нибудь.

– Я… мне бы… лечь куда…

– Да уж, совсем скис. Слабенький ты какой-то, Изяслав.

Я внимательно осмотрел мучнисто-бледную физиономию княжича, тощие, подрагивающие под полами кафтана голые ноги в несоразмерных тапках с чужого плеча. Э… с чужой ноги. Вышли-то мы с ним на минуточку. А оно — вона как. Уже, поди, ищут. Надо возвращаться к народу.

– Сейчас идём в баню. Так?

Изяслав замучено кивнул.

– Одеваемся. Топаем к «фурункулёру», вниз к реке. Там — на коней, к Окскому двору, поднимаешь своих, грузитесь в лодии и ходу. В Боголюбово.

– З-зачем?

– Затем. Дела такие складываются, что наших с тобой умов — маловато будет. Надобно твоего отца… э… Когда ублюдок от греха жены в чьём доме живёт — муж еёный ему кем доводиться? Ты ему — приблуда, пащенок, курвино отродье, а он тебе… Не знаешь? Вот и я не знаю. Ладно. Докладываешь ему всё, чего понял. Андрей — муж добрый, государь прирождённый — сообразит, совет даст. Главное доведи: я — Андрею не враг. Против него — не пойду, вреда какого — и в мыслях нет. Софью — приберу в леса. И искать кто будет — не найдёт. От неё звона не случится. Федю Бешеного — я уже. По суду, чистенько: за дела его другие, за грабежи да людей мучения. Нас нынче трое знающих осталось: ты, я и Андрей. Всё.

Похлопываю его по плечу, подмигиваю, улыбаюсь.

– Да не трясись ты так. Не боись — тайну твою сохраню. Про позорище твоё — люди не узнают. Но твоих гридней надо отсюда спешно убирать. На всякий случай. Во избежание.

Он неуверенно улыбается мне в ответ. И снова мрачнеет.

Для меня сохранение конфиденциальности инфы — достаточно. Для него… он же истинно верующий! А Господь-то — всё знает, всё ведает! И про него, про Изяслава, про исчадие сатанинское, про природу его, изначально богопротивную, диавольскую.

«Пробу ставить негде».

Ну и ладно. Это дела богословские, теологические. А у меня — просто логические. Что-то ещё надо?

Надо дать Андрею чего-нибудь в руки. Для понятного любимого занятия. Тем более — подготовили. Что часть показаний из пыточных застенков интересны Боголюбскому — было понятно с самого начала. Сильно мы не копали в ту сторону, но пару десятков листов выжимки сделали.

– Ещё дам тебе кое-что из расспросных листов. Что люди епископские болтали. Андрею пригодится.

Никаких просьб присовокуплять… не следует. Железа там, полотна… не своевременно. Нефиг перегружать «верблюда взаимоотношений» всякой… «мелкой соломинкой».

– Вставай, пошли.

Протрезвевшие полуодетые телохранители с обнажёнными мечами метались по двору, хватали моих людей… Наше появление привело их в видимый восторг. И — тревогу:

– А что с княжичем?! Почему бледный?!

– Не рассчитал малость. Лишнего принял.

Несло от нас обоих хорошо, признаки «птичьей болезни» были очевидны. Телохранители, перепуганные предположениями о собственном упущении, об исчезновении объекта («не досмотрели, ироды!»), сдували с княжича пылинки, вились вокруг него, как заботливые мамки-няньки вокруг единственного дитяти. Даже команда отправиться назад, ночью, за 12 вёрст на Окский двор — не вызвала у них противодействия.

А вот уже там, когда Изяслав, протрезвевший, но не осмелевший, пряча глаза от моего требовательного взора, скомандовал:

– Гридней разбудить, грузиться в лодии, выступаем немедля.

Началась буза:

– Не… куда?! В ночь да в холод?! С чего это?! У нас и припасов нету… добры молодцы — загуляли, ни поднять, ни собрать…

Рявкнуть по-командирски — у Изяслава не было сил. Пришлось вмешаться: