Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

«Люди литовские, разбойные, коих ты укрываешь в дому своём, проходя Окою у Коломны, аки шиши лесные, украли у смерда моего куриц две, а в Переяславле свели со двора доброго посадского человека холопа да робу, а на речке Гусь имали двоих гусей, а в Боровках сети и вентеря у добрых людей порвали, а рыбу выгребли…».

Полтора десятка эпизодов такого же уровня. В конце:

«… а людей моих, княжеских, коих я для разговору к тому поганскому князю Кестуту посылал, имали и в узах держали. И с того у моего боярина пол-бороды выдрано и с носу кровь пущена».

В конце вердикт:

«… а всех вин за теми людьми литовскими — сто да ещё полста гривен виры. Велю тебе, Ивашке, на Стрелке сидящему, ту виру выплатить моему стольнику. А с воров своих ты и сам взыщешь сколь тебе надобно».

Я завёлся с первой фразы. Прямо с виры за куриц. Даже раньше — с «велю тебе». Уже и рот раскрыл. И остановился.

Что писарёк пыжится да трясётся, такой текст читая — нормально. А вот стольник смотрит… испытующе. Напряжён, но не испуган. Он этот текст знает.

Значит, они там, у себя в Рязани, вот так формулировали, советовались, слова подбирали. Вот эту ахинею старательно записывали, предполагая какие-то мои реакции. Они что — думают, что я такую хрень тихонько проглочу, чего сказано — заплачу? Буду низко кланяться, да Калаузу — сапоги облизывать?

По «Указу об основании» — всяк человек ко мне может идти вольно. Русские-нерусские — неважно. Литваки — и пришли. С Всеволжска выдачи нет.

Так Калауз и не требует выдачи!

Умный, сукин кот.

Он требует выплаты виры, установленной его судом. Его суд, исходя из рассказов каких-то «хозяев куриц», определил штраф. Который возлагает не на людей, якобы куриц покравших, а на меня. На главного — «за всё ответчика», на общину в целом.

Круговая порука. Очень не ново. «Вы там — все такие». Что по «Русской правде», что в выкупных платежах после отмены крепостного права.

А не пошёл бы, дядя рязанский, к едрене фене? У тебя суд — по закону «Святой Руси». У меня здесь — Не-Русь. Твой вердикт мне — филькина грамота. Помять и подтереться.

Только я разогнался высказать в эти морды ярыжные всё глубину неприятия их трактовки юрисдикции, юриспруденции и предлагаемых казусов…

Стоп. Калауз — жаден, но не глуп. Без козырей на руках он такие понты кидать не станет. Что у него в козырях? Козырь может быть только один — Боголюбский дал «добро». На нагибание Ваньки-лысого.

Ё! Мать… Где я прокололся? С Московской Литвой? С Софочкой Кучковной? С Вечкензой? Дожали Андрея с Клязьменским караваном? С Булгарским? Узнал о миссии Чимахая, что-то себе придумал насчёт смоленских?

Факеншит! Я много чего наворотил. За что князь Андрей может… даже не — «фас», просто — «а и хрен с ним». И тогда мне здесь… весело. Как карасю на сковородке.

Так. Стоп. А с чего здесь Илья Муромец? Живчик тоже мне претензии выкатывает? — Да запросто! Если Андрей дал «добро».

По Илье ничего не понять. Кроме одного — он не на стороне рязанских.

А с чего здесь Софрон? В таком стыдливо-испуганном состоянии? Стыдно, что бандюков ко мне в дом привёл? Чего боится?

Забавненько. Туманненько. Надобно уяснить да обмозговать. Хайло, Ванюша, после открывать будешь. Сперва — по вежеству.

– За слово доброе от князя — поклон низкий. Грамотку княжескую мы перечтём, обмыслим. День-другой — дам ответ.

– Чего обмысливать-то?! Князь Глеб Ростиславович волю свою объявил — плати.

– Экий ты, стольник, шустрый. Как кошка мартовская. Это кошки — быстро родятся. А княжеская воля — разумности требует. Алу, где ты? Проводи людей князя рязанского на Окский двор. Пущай отдохнут пока.

– У тя, воевода, на том дворе не протолкнуться. Дети малые орут, бабы на своём собачьем языке лаятся. Угла свободного нет. Дай жилое место доброе.

– Э-эх, господин стольник светлого князя рязанского. Ты по сторонам-то глянь. Бедность наша новосёльная из всех углов торчит. Сам, вишь ты, в балагане дырявом обретаюся. Да и то сказать: что за беда для слуги княжеского под небом божьим ночь провесть? Во славу господина своего. Лодка-то ваша есть? В ней и переночуете.

Двенадцать вёрст до Окского двора по тёмному — обеспечивает крепкий сон в любых условиях.

Мне очень не понравилась глазастость этого стольника. О доменной печке он упомянул. Но, наверняка, углядел и многое другое на «Гребешке». Надо, чтобы он там, в Окском дворе, безвылазно сидел. Человека к ним придётся приставить. Чтобы не пускал гулять по окрестностям.

…

Остальные тоже стали подыматься, но когда я мотнул головой, уселись обратно, переждали, пока девчушки стол переменили. Разлили по граммулечке, крякнули, зажевали.

– Ну, мужи добрые, сказывайте. Какие у нас ещё беды-невзгоды образовалися.

Илья только фыркнул:

– А что, Воевода, тебе полтораста гривен виры — не забота? А, ну конечно же, ты ж клад нашёл. Одиннадцать тыщ дирхемов. Да обрезков пол-столько. Тебе гривнами рязанцам сыпануть — что мух помойных отогнать.

«Счастливым быть — всем досадить» — русская народная мудрость.