Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)

В следующий миг мощный удар по плечам бросил меня вперёд. Я свалился на моего обидчика, попытался вздохнуть, подняться. Дёрнулся, кажется свернув ему шею. На меня обрушился град ударов.

«В три кнута» — меня били несколькими кнутами с разных сторон. Я уже говорил, что палач-кнутобоец работает довольно медленно. Но здесь были более лёгкие инструменты — нагайки. Много, непрерывно — вздохнуть невозможно.

Зимний армяк, две рубахи под ним — несколько гасили удары, сберегая мою кожу. И сами — разлетались в клочья. В какой-то момент меня, худо соображающего, пытающегося выпутать руку из перехваченного у первого «ревнителя пристойности на церковном дворе» кнута, схватили с обеих сторон, стащили…

— Тать! Убивец! Задавил боярича!

Ухватили сзади, раздирая уже порванную на спине в лохмотья одежду. Я рванулся, вырываясь из рук державших меня, они отлетели, кинулся бежать…

* * *

Как сказано в учебнике по фехтованию 14 века:

— Если против вас три противника — бегите. В этом нет позора.

О позоре, о чести — я не думал. Некогда. Но — побежал. Тут бы шкуру в целости уберечь.

* * *

Увы… Чужие лапти, как коньки на катке, проехались по накатанной заледенелой тропинке к крыльцу храму.

— Эта дорога ведёт к храму? — Дорога-то — да…

Растянулся навзничь, снова получив мощный удар по затылку. Теперь — от ледяной корки на дорожке. И тут же, немедленно, какой-то… «танцор» вспрыгнул сапогами мне на живот. Чисто инстинктивно скрючился, сшиб «балеруна» в сторону, перевернулся на бок. На меня снова насело несколько человек.

— Путы давай! Вяжи душегуба!

Потом они отскочили, по крику одного из этих… «скромно, но со вкусом одетых молодых людей». Который, с явно видимым наслаждением, издавая вопли радости и восторга, принялся бить меня сапогами в живот.

Па-де-де оказалось коротким, после третьего удара я, пусть и со спутанными за спиной руками, сумел развернуться на плече и достать его ногами.

«Балерун» улетел в снег, а толпа снова навалилась на меня. Непрерывно колотя и ругаясь, «славные русские витязи» вбили мне в рот кляп из обрывков моей же одежды, замотали голову остатками армяка и затянули на шее петлю.

Кожаный ремень. Сыромять? Мокрая? Сейчас от тепла моего тела начнёт подсыхать, сжиматься…

Впрочем, моим противникам не было нужды ждать: они затянули петлю так, что дышать я не мог.

Впрочем, дышать я не мог ещё и из-за куска армяка в горле, разодранные нитки которого вызывали неудержимые рвотные позывы.

Идиоты! Я же «Зверь Лютый»! Я же надежда и отрада всего прогрессивного человечества! Я же, мать вашу, владетельный Воевода Всеволжский! Да у меня там войско, казна, требушеты, ушкуи, телеграфы…!

«Там». Не «здесь».

Здесь я — смердятина взбунтовавшаяся. Двуногая разновидность бешеной собаки.

«Встречают — по одежке, провожают — по уму» — русская народная.

Меня будут хорошо провожать. Если сумею дожить до того момента, когда появится случай проявить ум. А если — «нет», то — «нет». Кладбище «для бедных» у них в посаде я сегодня видел.

Поток продолжающихся ударов кулаками и ногами вдруг прекратился, над головой раздались какие-то… спокойные неразборчивые голоса. Особенно неожиданные после яростных воплей моих противников. Меня подняли за вывернутые за спину руки, ударили поддых, врубили по почкам, подхватили и поволокли. Головой вперёд. На разъезжающихся на льду ногах. В развязавшихся онучах. Кто-то из моих носильщиков наступил на один. Чуть ногу мне не оторвал. И — руку.

Тащили меня недалеко. Всего пару раз уронили. Раз — об лёд. Больно. Раз, кажется, в навоз — мягко. Приложили плечом в дерево. Бросили на… на какие-то доски. Попинали чуток ногами. И всё стихло.

Ушибы, удары, честно говоря, в этот момент почти не ощущались — моё внимание полностью занимало иное впечатление.

Я очень хотел дышать.

Страстно.

Всем телом, всей душой.

Всем нутром и сущностью.

Но кляп и кожаная петля на шее — не давали.

Задыхаться, пытаясь блевануть, одновременно ругая себя последними словами за проявленную глупость в форме «чувства собственного достоинства в армяке» — яркое впечатление.

Столько всего понаделать, построить, вытерпеть… и так глупо нарваться «на ровном месте» — на дворе церковном. Вообразить, будучи в крестьянской одежде, себя человеком…

«Человек — это звучит гордо!».

Звучит. Но — недолго. До первого кнута.

В глазах была уже не темнота от намотанных на голову тряпок, а разноцветные пятна и цветные колёса от удушения.

Тут обмотку с моей головы осторожно сняли и, вдруг показавшийся знакомым голос, ласково произнёс:

— Ну здравствуй, шкурка серебряная. Уж не ждал, не гадал, а свиделись.

Я потрясенно пытался вглядеться в склонившееся ко мне лицо. Разглядеть. Сквозь опухшие от побоев веки, сквозь слипшиеся от пота ресницы, сквозь текущие от удушья слёзы.

Лицо расплывалось, очертания дрожали. Но… но это был он.

Хотеней Ратиборович. Из рода киевских Укоротичей.

Мой господин. Хозяин. Любовник. Единственный. Единственный в мире. В двух мирах моего времени.

Глава 52

6