Зверь лютый Книга 38 Ляхолетье

Текст указа должен читать глашатай. Но... какое-то заколдованное место: один оказался мерзавцем - казнил, другой ногу сломал, третий уже здесь утром с коня упал. Прямо в кустарник. Сам-то ничего, но морда лица... Моих ставить нельзя - акцент.

Тут принцесса и говорит:

-- А давай я.

-- А давай. Пусть привыкают. К тому, что устами твоими законы устанавливаются.

Так нельзя. Сказал же ап. Павел: пусть ваши жёны молчат. Женщина не может стоять в алтаре, не может произносить проповедь, не... Неважно. Она не женщина - уста и уши правителя. Привыкайте.

Я рад: осмелела, готова сломать обычный порядок, стать центром внимания.

Множество нормальных людей панически боятся выйти на сцену. Так, что врачам приходится выписывать им граммульку спирта перед выступлением. Принцессе уже не надо - способна вещать на сухую.

***

Смелым и самоуверенным становится тот, кто обретает убеждённость, что его любят - Фрейд?

Не зря старался: убеждённость - обрела.

***

Звонкий голос Великой Княгини Краковской Елены Ростиславовны наполняет собор. Впервые в истории этого места женщина объявляет судьбу страны.

Текст длинный и витиеватый. В потоке общих утверждений о единстве народа, церкви и князей, заботе о сирых и малых, справедливости, неотвратимости наказания и милосердии судящих, преемственности, законности, обещаний процветания и благоденствия..., почти не слышны немногие конкретные решения.

Однако передача Мазовии возбуждает зал. Возмущённые крики. Хорошо, что клинки оставлены при входе в храм. А на кулачках... Ляхов в зале половина. Особо не повозмущаешься.

Принцесса на мгновение останавливается. Оглядывает недовольных. И вздёрнув нос, смело, даже - пренебрежительно поглядывая на шляхту, продолжает. Про награду князю Кестуту за великий подвиг. В Польше появился ещё один князь. Не Пяст. И что? Вон, есть поморяне. Тоже князья.

Что? Съели? Закон не нарушен. Я - в своей власти. Я - могу. И - делаю. То, что считаю нужным. Недовольны? - Перетопчетесь. Семь лет более всего боялась вызвать недовольство. Ваше. Или таких, как вы. А теперь - плевать. Я - свободна. Потому что - власть. Потому что вы... уже несвободны. Вон границы вашей свободы - русские мечи да прусские топоры.

Она вглядывается в толпу. В глаза недовольных. И глаза опускаются.

Здесь нет прямого страха смерти: понятно же, что рубить головы прямо в храме мы не будем. Есть ощущение силы. Её силы. Силы, которая стоит за ней.

Шляхтичи не ожидали такого, растеряны, смущены. Ненадолго. Едва они выйдут из собора, как озлобятся. Более всего - на себя, на свою растерянность. Они восстанут. Неважно по какому поводу. Причина - уже. Им указали место, утёрли нос.

Свобода! - завопят самые горячие, хватаясь за мечи. Свобода превращать в быдло население родины, свой народ. Какой свой?! Они же не поляки - сарматы! А какие-то славяне или балты... станут рабами... такова воля Божья.

Кроме горячих в толпе есть умные. Немного. Таких вообще немного, а уж среди шляхты... Эти, пережив раздражение, перейдут к соображению.

Есть новая власть. Которой нужны слуги. Которых она возвысит. Почему не меня? Нужен пустяк: власть должна быть сильная. Не важен факт - в деньгах, воинах, конях - важна оценка: всерьёз и надолго.

Первый шаг и делает принцесса.

Она - смотрит. Смело, уверенно, насмешливо. Видом и тоном своим убеждая в серьёзности новой власти. Думайте панове, выбирайте сторону. Кто ошибётся - скоро услышит панихиду.

Не спрашивай по ком звонит колокол - он звонит и по тебе, лыцарь-неудачник.

Общим потоком проходит и передача Гданьска Сигурду, и договор с Не-Русью. В остальном законы не меняются, фоном - отсылки к временам Болеслава I Храброго.

Назад! В Золотой век! К истокам и скрепам!

Подобное я навязывал русским князьям два года назад в Киеве.

Идею перейти к абсолютной монархии миную феодальную раздробленность, используя образы раннефеодальной империи (золотого века), принцесса от меня слышала. Она меняет страну вперёд, используя слова, обращённые назад.

Кашубо-норвежцы Сигурда приносят присягу от его имени, коленопреклоненно целуют длань Казика, завалившегося набок в кресле, спящего с открытым ртом.

Этот же ритуал воспроизводят три прусса от Кестута. Скинув плащи, остаются в своём этнографически-парадном виде. С большими серебряными крестами на шеях, с косами и ирокезами, полуголые, в юбках. С маленькими, ритуальными, но - топорами.

Ляхи в соборе ахают и шипят. Исконно-посконные враги! Вбив бы!. Нельзя - христиане. А Грыфита рассматривает с живым интересом: сравнивает реальных пруссов с изображениями на своих воротах. И проводит ритуал.

Христианизация пруссов и передача Кестуту Мазовии - сертифицированы.

На колокольне начинают звонить колокола: Польша обрела государя.

Народ ликует.