Зверь милосердия

— Если женятся двое рыжих, — поинтересовалась Каролина, — их дети тоже обязательно будут рыжими?

— В комедии «Жизнь с отцом» дети рождались рыжими, — сказал я и почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок. «Жизнь с отцом» — именно та пьеса, которую восемь лет назад, в роковой вечер, навсегда оставшийся в моей памяти как вечер непередаваемого ужаса, я смотрел вместе с женой. События того вечера чуть не лишили меня рассудка. Возможно даже, я действительно был не совсем нормальным, пока не нашел ответа в Боге. Как мы смеялись над той забавной пьесой буквально за час или два до трагедии!

Я любил свою жену сильнее, чем можно выразить словами. Она была высокой, немного нескладной восемнадцатилетней девушкой, когда мы поженились. Мне было двадцать шесть. Спустя несколько лет она стала самой красивой женщиной из всех когда-либо живших на земле. Именно такими становятся, взрослея, некоторые женщины. Они созревают медленно, но их красота делается ярче с каждым годом. В тот вечер накануне своего сорокалетия Диерда — какое прекрасное имя дали ей родители! — была очаровательней, чем когда бы то ни было. При взгляде на неё у меня захватывало дыхание. Иногда, глядя на свою обнаженную жену, я шутил, что, если кто-нибудь — не приведи Господь! — отрубит ей руки, её будет не отличить от Венеры Милосской. Но я любил её не только за красоту. Двадцать два года нашей совместной жизни протекли, как сон, так идеально мы подходили друг другу.

Вглядываясь в прошлое, я считаю, что наш брак был совершенным. Отчего Господь был так милостив ко мне в то время, когда я даже не верил в Него, я не узнаю никогда. Но ведь всем известно, что пути господни неисповедимы.

Мы жили тогда в Чикаго, но трагедия произошла не там. Я был в отпуске, и мы путешествовали на автомобиле, пересекая всю Америку с востока на запад. Ехали, заезжая в национальные парки. Когда мы добрались до Лос-Анджелеса, конечного пункта нашего путешествия, нам уже изрядно приелись дорожная пыль и шорох асфальта под колесами. Мы давно собирались приобрести новую машину и поэтому твердо решили продать старую в Лос-Анджелесе, в Чикаго же возвратиться на самолете.

Перекусив в Беверли-Хиллз, мы поехали в центр города, в театр. У меня в кармане лежали золотые часики, украшенные бриллиантами, — подарок к её юбилею. После спектакля мы зашли в бар и выпили по коктейлю.

— Джонни, — сказала она, — мы здесь уже два дня и, возможно, завтра уедем, а я так и не видела Тихого океана. Быть рядом и не полюбоваться морской стихией — разве не стыдно?

Я согласился, что это действительно было бы непростительно.

— Сегодня прекрасная лунная ночь, — сказал я. — Давай поедем в Санта-Монику и погуляем по пляжу.

Ей захотелось сесть за руль, и я не стал возражать. Мы ехали, придерживаясь западного направления, но где-то потеряли ориентацию и выехали к каньону, где всё и произошло. Автомобильная катастрофа и убийство.

Диерда вела машину на большой скорости. Ничто не предвещало опасности, дорога впереди была свободна, не считая одного автомобиля, двигавшегося нам навстречу. Признаков, что его водитель пьян, не было заметно вплоть до того момента, когда он неожиданно не выехал на встречную полосу и мы не оказались на грани лобового столкновения. Случись это, и нас обоих не было бы в живых, мы отправились бы на тот свет мгновенно и без страданий.

Диерда резко повернула руль. Машины промчались в противоположных направлениях, не задев друг друга, но на скорости около пятидесяти миль в час нас вынесло на обочину, потом на шестифутовый откос, и мы с лету врезались в дерево. Как и Курта Стиффлера, меня выбросило из автомобиля. От удара у меня слегка помутилось в голове, но боли я не ощутил. Несколько раз перекатившись через себя, я попытался встать на ноги, чтобы подойти к машине, откуда неслись душераздирающие крики Диерды.

Левая нога отказывалась мне повиноваться. Она была сломана. Я пополз. Машина лежала на боку, а тело Диерды наполовину высовывалось из ветрового стекла. Лица у неё не было, только один глаз болтался на тонкой жилке. Рука её была почти полностью оторвана, и кровь как из насоса, била из раны на том месте, где должна была находиться грудь. Из живота торчал кусок стекла, красный от крови. И она кричала, отчаянно кричала!

Моя рука отыскала на земле камень. Я взмахнул им, и её крики прекратились. Затем начал кричать я, кричал до дурноты, до потери сознания, надеясь на приход смерти, но она не пришла.

Очнулся я в больнице. Сломанная нога, искалеченные ребра — раны, которые заживут, и ещё одна рана, которая не заживет никогда.