Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого

«Хотя наши князья и вели воинственный образ жизни, но в обращении с народом они нередко проявляли черты истинно отеческой заботливости, добродушия и кротости. В народных песнях не слышится ни малейшей жалобы на притеснения со стороны бояр и князей, на худую, тяжелую жизнь, — значит, жить было хорошо [ровно в 370 раз лучше, чем теперь! — А. М]. За самые тяжелые преступления виновный платился лишь своим имуществом, отдавая определенную законом пеню. К телесному наказанию не прибегали. Слова «да будет мне стыдно» служили порукой в верности и нерушимости принятых на себя обязательств… Все государственные расходы главным образом ограничивались издержками на содержание князя, его семейства и двора, которые не могли быть тяжелы для населения, так как для покрытия их князья обыкновенно имели свои княжеские села, доставлявшие им все необходимое, свои заповедные леса, рыбные ловли и т. п.» [78, с. 388–389].

«Народный характер российской монархии становится очевиден, если вспомнить, что именно ее народ восстановил в Смутное время» [41, с. 169].

Но когда объявилось у нас столь не свойственное нашему народу некое такое «общежительство», именуемое крепостничеством?

В нашей стране эта форма межлюдского общения завелась лишь после того, как густо окружившим троны наших монархов масонам удалось внедрить систему попугайничания у невежественного Запада. Ведь крепостничество в безграмотной Западной Европе бытовало еще за три века до искусственного введения этого вида мракобесия, то есть некого такого «прогрессивного» вида взаимоотношений между людьми, теперь еще и у нас:

«…законы, капля в каплю напоминавшие отмену русского «Юрьева дня», появились в Англии гораздо раньше, в 1349 г» [15, с. 382].

С тех пор их мужик, лишенный земли, а, следовательно, и собственного жилья, не знал покоя: вплоть до самого последнего времени он был совершенно безправен, имея в этой жизни только лишь долги, за которые сиживал в тюрьмах, лишался рук или головы, бывал порот кнутом и выгоняем отовсюду на улицу. Где его и поджидал итог их успешной борьбы с перенаселением: петля за бродяжничество.

Но вот, ровно три века спустя, эта мода на мракобесие, благодаря усиленной работе внедренных к нашему двору масонов, была взята за основу общежительства теперь еще и у нас. Началась же эта ушедшая от нашего взора «бескровная» (кровно родственная бесам) революция, как это ни странно выглядит теперь, еще задолго до реформ Петра. Сначала законодательство наше подправила ввалившаяся к нам армада непрошеных пришельцев — татаро-монголов:

«До тех пор князья наши волею-неволею должны были разделять власть с народною властью веча или подбирать себе сторонников в рядах народа. Собственно, они были только правителями, а не владельцами, не вотчинниками, не государями. Монголы, как по своим понятиям, так и по расчету, естественно, усиливали власть и значение князей насчет веча: легче и удобнее им было вести дело с покорными князьями, чем с непостоянными собраниями веч. Вот отчего все русские князья, побивши челом хану, получили тогда свои княжения в вотчину, и власть их в большей части русских земель очень скоро подавила древнее вечевое право» [51, с. 85].

Дальше — больше. И вот некогда совершенно свободного человека, наконец, связала по рукам и ногам Лжедмитриями и масонством сплетенная для него петля:

«В 1648 году был отменен Юрьев день, и для крестьян была закрыта возможность уйти от помещика. Указ 1648 года запрещал обращаться с жалобами к царю помимо низших инстанций» [41, с. 167–168].

То есть онемечивание русского мироустройства, как теперь выясняется, начинается еще со времен правления Алексея Михайловича. Так что и его слишком уж чрезмерно разрекламированное почитание отеческих законов, когда он якобы отбивал за раз по тысяче земных поклонов, с его делами что-то уж не слишком вяжется. Ведь именно он создал предпосылки для полного переиначивания наших древних порядков — самых совершенных на тот день во всем мире.

Но тут следует заметить, что отмена Юрьева дня была произведена не в первый раз. Первую попытку закабаления русского человека следует отнести еще к царствованию безвольного Федора, сына Ивана Грозного. Но такая совершенно невяжущаяся с русским образом жизни зависимость просуществовала недолго: это в ту пору еще не имеющее под собой почвы модное закордонное новоизобретение, спустя лишь несколько лет, при восшествии на престол Бориса Годунова, за еще полной невозможностью его в ту пору исполнения, пришлось упразднить.

Но вражьи силы не дремали: столетие шла подготовка к закабалению русского человека. А потому при Петре лишь уже чисто юридически оформляется этот отказ от традиции соблюдения Алексеем Михайловичем «Русской Правды» Ярослава Мудрого: «…в царствование Петра Первого, который указом о единонаследии (1714 г.) вообще закрепил крестьянина за помещиками» [41, с. 168].

Но лишь одним изобретением для русского человека застенка, с тех пор раскинувшегося на огромные расстояния, вся эта эпопея не закончилась: