Зверь по имени Брем

Так у Наташи появился Б рем и по мере своих слабых сил начал старательно исправлять злую не правоту природы. Сначала его держали в кухне: он пачкал, пачкал и пачкал, хотя трижды в день Наташа выносила его во двор и приучала гулять. К осени Брем усвоил, что хотят от него люди, и в кухне стало чисто.

- Ну-с, молодой человек, - сказала однажды Мария Тихоновна, - пора выходить в свет. Прошу вас... - И она открыла дверь в комнату.

Брем постоял в нерешительности, покачиваясь со сна на коротких лапках, и медленно, с опаской вышел из кухни. Старательно обнюхивая пол, он потрусил по знакомому коридорчику и замер: перед ним зияло ничто, пустота. Но бабушка с Наташей стояли рядом, и это его подбадривало.

- Ну, зверь, не робей, - сказала бабушка. - Не робей, заяц!

Щенок ринулся в распахнутое настежь пространство, и его храбрость и безрассудство были вознаграждены. Какой новый, какой великолепный мир открылся ему! Черный комочек носился по ковру, отчаянно тявкал, пугая солнечный зайчик, пробовал на зуб открытую дверь балкона, рычал на телевизор и шкаф и наконец поднял, самоутверждаясь, лапу у полированной ножки стола. Ну, это ему простили: люди понимали его волнение.

Усталый от всего виденного, потрясенный чудесами, населявшими комнату, Брем рухнул на ковер и мгновенно заснул, подняв все четыре лапы кверху. Лапы во сне падали, Брем тихонько на них ворчал, а бабушка с Наташей сидели рядом на диване и смотрели на него, очень довольные.

***

Пришел сентябрь, золотой и прозрачный, с синим высоким небом и паутинками по утрам. Наташа теперь ходила в школу, и Брем провожал ее до дверей.

- Смотри не балуйся, - говорила она на прощанье, - я скоро вернусь.

- Да иди ты, иди, - торопила Наташу бабушка, - а то опоздаешь...

Проводив Наташу, Брем возвращался в комнату и, склонив голову набок, молча смотрел на Марию Тихоновну: ждал своей законной прогулки.

- Не спеши, егоза, успеешь, - ворчала бабушка. - Дай чаю попить.

Брем нервничал, широко зевал, вилял хвостом, гипнотизировал хозяйку молящим взглядом, и она сдавалась:

- Ладно, пойдем...

Пушистый комок приходил в неистовое движение: мотался, натыкаясь на мебель, по комнатам, бежал в коридор к бабушкиным башмакам, тащил, волоча по полу, длинный коричневый поводок. Они собирались и выходили. Брем хорошо знал этот путь: они отправлялись к деревянным домикам, на собачью площадку.

Здесь росли старые липы и тополя, пахло цветами, осенними пожухлыми травами, и здесь было общество.

Высокие поджарые доги, побрякивая медалями и брелоками, бегали на просторе, разминая в вольном шаге мощные мышцы. Они нарочно не замечали всякую собачью мелочь и рычали только на себе подобных. Деликатные, обидчивые болонки держались поближе к хозяйкам, чистеньким аккуратным старушкам, огромная, всеми любимая за кроткий нрав ньюфаундлендша Альма снисходительно рассматривала разношерстное собрание. Брем, как и положено уважающему себя щенку, бросался в атаку сразу. Он хватал за ноги догов, дыбил шерсть на толстого и ленивого мопса, подпрыгнув, повисал на шее у терпеливой Альмы.

Взрослые собаки все Брему прощали. Иногда, если очень надоедал, отводили щенка лапой, и тогда он летел кувырком, а вскочив на ноги, тонко визжал и бросался, жалуясь, к Марии Тихоновне.

Она сидела на толстом стволе поваленной бурей липы и грелась на нещедром осеннем солнце.

- А ты не задирайся, - отвечала она на Бремовы вопли. - Не приставай. Пойди вон к Альме, видишь, она тебя ищет.

Альма любила неугомонного Брема. Своих щенков у нее давно не было, и этот напоминал ей что-то давно ушедшее, молодое. Она ложилась на бок и подставляла щенку косматую морду - Брем, если встать на задние лапы, вполне до нее доставал. Он стоял так, положив передние лапы на теплую шею Альмы, а она закрывала глаза и блаженствовала, ощущая эти прикосновения. Но Брема не хватало надолго. Скоро он снова лез в драку, тявкая отчаянно и тонко: он только недавно научился лаять. Он рвался в бой с главным соперником Шуркой.

Шурка был однолеток Брема с судьбой довольно трагичной: его, еще слепого, беспомощного, топили в поганом ведре, бездонном и черном. Топил со знанием дела хозяин дачи, которую снимала на лето Нина Сергеевна, худенькая, слабая легкими женщина из восьмого подъезда. На человеческий крик Шуркиной матери - привязанная, она металась и кричала страшно выскочил на крыльцо Гена, сын Нины Сергеевны. Он выхватил из ведра мокрый комочек, подскочил к хозяину, угрюмому бородатому мужику с руками-лопатами, и наорал такое, что с дачи пришлось срочно съехать, потеряв отданные вперед деньги - мужик не вернул ни копейки.

- Ну и ладно, - храбро сказала Нина Сергеевна, - всего-то август остался, да, говорят, дожди идут, пусть подавится, мироед!

Денег было, конечно, жаль.

Но зато Шурка, подлец, был хорош! Глаза черные и блестящие и черным обведены, на умной рыжей мордочке такой же черный угольный нос, сам не пушист, но и не совсем гладок: на спине колечки, хвост венчиком и задирист.