Зверь с той стороны

— Не знаю. Не знаю я! Да мне дела до этой фигни нету! Никита, скажи, что ты шутишь! Ну пожалуйста… Скажи, а?… Ты же врёшь, сволочь! — выкрикнул Костя, с болью уставившись на своё распростёртое по стене тело. Он был обнажён. Ноги, прикрученные медной проволокой к металлическим скобам, вбитым почти под самым потолком, непристойно раздвигались. Гениталии безвольно свисали на живот. Затёкшие руки касались кончиками пальцев пола. На животе виднелось несколько глубоких извилистых царапин, образующих неизвестный знак. Тёмный от старости шпигорь торчал из груди сантиметров на пять, кованая шляпка бурела пятнами ржавчины. Кожа под раной была чиста. — Врешь ведь, — прошептал он всё ещё с надеждой. — Крови-то нету, а?! Совсем же ни капли. Если всё правда — почему нету крови?

— Крови? — воскликнул Никита. — Какие пустяки тебя занимают! Право, я разочарован, — сказал он, распрямляясь. — Кровь… Подумай, разве Пришедшему она будет нужна меньше, чем тебе? Нет, конечно, ничуть не меньше. По счастью, Катя умеет при нужде затворять кровь. Ага, вот и она! Подумать только, как она красива сегодня! Знаешь, если всё окончится благополучно, мы тут же займемся любовью, грешники! Но довольно болтовни, пора начинать. Сейчас, Константин, ты перестанешь слышать и видеть так, как привык. Тебе покажется, что ты частично сместился в странное и страшное место. Не пугайся. Там тебя никто не обидит.

Никита ушёл, выпав из чёткого круга зрения, но скоро вернулся, осторожно неся в пальцах пипетку, заполненную светящейся зеленоватой жидкостью. Он быстро закапал едкое снадобье Косте в нос. Окружающая муть сперва сгустилась до полной непроглядности, однако вскоре рассеялась совершенно. Шум в ушах прекратился. Стало легко и радостно. Наступила ТИШИНА.

Абсолютная.

Костя осмотрелся.

Посреди помещения, поднятая на невысокие деревянные чурбачки, возвышалась разобранная раскладушка — бледно-зелёная, с каркасом, тускло отблёскивающим свеженьким чёрным лаком. В ветхий брезент было воткнуто несколько гвоздей — кажется, точно таких, что вбили в Костю. На полу стоял эмалированный таз с водой, валялись какие-то пожелтевшие бумажные листки, испещрённые крупными, жирными буквами. Сбросивший рубашку Никита, стоя на одном колене, обмакивал листы в воду, формировал из них комки размером с небольшое яблоко и насаживал на гвозди. Плечи его ходили ходуном, мышцы вздувались — словно работа была безмерно тяжела. Гвозди он, широко размахиваясь, вгонял в раскладушечное полотно, присоединяя к уже воткнутым.

Босая Катя, переодевшаяся в белый сарафан — тонкий, льняной, с вишнёвым греческим орнаментом и глубокими шлицами на бёдрах, — танцевала. В череду классических балетных па давящим диссонансом вплетались фигуры дёрганых, неестественных, прижимающихся к полу движений.

"Чем бы ни было это создание, — подумал Костя, глядя на её отрешенно-возвышенное лицо, на её вытягивающееся в струну сильное тело, — оно по-настоящему очаровательно". Девушка закружилась. "Фуэте, — подумал он с горькой усмешкой. — Фуэте очаровательного зла".

Повсюду, куда ни кинь взгляд, не обращая на людей ни малейшего внимания, шныряли твари величиной с ладонь, похожие на скелеты тараканов — если бы тараканы имели скелеты. За ними охотились твари чуть большего размера, с гибким телом хорька, с безглазой головой, представляющей собою одну только пасть. Порхали бабочки с ажурными, словно тюль, серыми и синими крыльями и зеркальными глазами. У Кости в паху копошилась огромная крыса, и подвижная её усатая мордочка лоснилась, перемазанная жиром. Рожа в раме окна ещё шире улыбалась солнечно-оранжевым ртом, и косенькие глазки превратились в совсем уж щёлочки. С улицы дул тёплый влажный ветер, пахнущий навозом.

"Пошла прочь!" — прикрикнул Костя на крысу, не слыша себя. Крыса, однако, услышала. Она укоризненно посмотрела на Костю и тяжело вскарабкалась по его ноге к потолку. Там на неё набросилось сразу несколько «хорьков». Спустя мгновение от крысы остался лишь хвост, который тащила в угол ярко-алая многоножка, вынырнувшая из потолка, словно из воды. «Хорьки» многоножку не беспокоили, напротив — обходили далеко стороной.

Катя остановила свой странный ломаный танец возле Кости. Она запыхалась, щёки играли румянцем, на лбу блестели бисеринки пота. В руке её (когда — Костя не заметил) возникла опасная бритва. Одним махом Катя разрезала сарафан на плече. Ткань отвернулась, обнажив небольшую вздёрнутую грудь, почти целиком покрытую розовым кружком альвеолы с крошечным плоским соском посредине. Закрыв глаза и закусив губу, девушка рассекла сосок крестообразным надрезом. Костя вскрикнул. В следующий раз он закричал, мотая в ужасе головой, когда кровь из раны закапала ему на лицо.

Время замедлило бег. Даже ход оно замедлило. Поползло.