Зверь (сборник)

Незнакомец тоже подобрел, и его грубоватое лицо сияло: он нашел в Яне родственную душу, терзаемую жаждой познания. Он сам был таким в юности и теперь почитал за честь избавить мальчика от тех страданий, которые ему довелось испытать самому. Его уважение к Яну было неподдельным, а сам Ян впитывал каждое его слово. Ничто из услышанного не было им впоследствии забыто. Он, казалось, попал в страну грез, поскольку постиг наконец величайшее благо на земле — сострадание: всеобъемлющее, разумное, понимающее сострадание.

Это весеннее утро Ян считал впоследствии началом новой эры в своем сознании — не в воспоминаниях, поскольку они относились к прошлому, но именно в сознании, в его настоящем.

И ярче всего, сильнее всего в этой новой эре ощущался даже не суровый странник с мягкими манерами, не новые птицы и растения, но запах гаультерии.

Запах запечатлелся в памяти лучше, чем все остальное, он делал все прошедшее реальным. Индейцы знали о таком воздействии запахов: многие из них в свое время находили запахи, которые вызывали в воображении счастливейшие из моментов жизни, и хранили их в специальной сумке для лекарственных растений. Пригоршня сосновой хвои, грудка мускуса, кусочек еловой смолы были дороги им, поскольку возвращали в мир грез, в наилучшие, самые счастливые воспоминания.

И именно эти верования стали одной из первых мишеней для глупых белых людей, претендующих на то, чтобы просвещать краснокожих дикарей. Белые в своем невежестве объявили знания о запахах полным вздором, в то время как ученые мужи давно постигли эти простые истины.

Ян понятия не имел, что случайно раскрыл секрет индейской сумки с лекарствами. Но впоследствии он часто вызывал в памяти этот чудесный день, используя «лекарство» — эту естественную, простую магию запаха гаультерии.

За то утро Ян узнал и пережил больше, чем смог бы выразить словами, и, может быть, поэтому совершил один из самых глупых поступков в своей жизни, который, вероятно, выставил его в дурном свете перед незнакомцем.

Это случилось уже после полудня. Они слишком задержались: незнакомец рассказывал о разнообразных вещах, которые хранил дома, а затем наконец признался, что должен идти.

— Что ж, пока, паренек. Надеюсь, мы еще увидимся.

Он протянул руку. Ян пылко пожал ее, но в голове его бурлило слишком много мыслей и чувств; вдобавок его неуверенность в себе и застенчивость были слишком сильны, и он не ответил на завуалированное предложение незнакомца. Таким образом, они расстались, не узнав ни имени, ни адреса друг друга.

Ян осознал, какой промах совершил, когда было уже слишком поздно. Он обыскал все окрестные рощи в надежде вновь повстречать незнакомца, но усилия оказались тщетными.

VI. Гленьян

О, какую песню в этом году выводили дикие гуси! И как их трубные голоса заставляли трепетать сердце Яна, задевая там новые потаенные струны, которые дрожали и отзывались в унисон!

И не было на свете птицы благородней, чем прекрасный черношейный лебедь. Он пел не в предчувствии смерти, но во имя жажды жизни, пел песнь о доме и мире, о величии подвигов и охоте в дальних краях, о голоде и пище, о неистовой жажде и воде, что ее утоляет. Это была песнь ветра и полета, песнь проклевывающихся почек и раскалывающихся льдин, песнь о тайнах Арктики и о скрытых тропах. Песнь об огромных черных болотах, низком алом небе и о солнце, что никогда не заходит.

Индеец, заключенный в тюрьму за кражу, стойко переносил тамошнюю скуку всю зиму, но когда весной с черных ночных небес послышался крик гусей, он попытался бежать, был убит и отправился в долгий путь к местам последней охоты.

Кто может ответить, почему стены Иерихона пали от трубного гласа?

Кто может взвесить или измерить власть песни дикой казарки?

О, какую же песню в этом году выводили дикие гуси! Но, позвольте, была ли эта песня новой? Нет, она была старой-престарой, просто Ян слышал ее по-новому. Он наконец научился читать заключенное в ней послание. Он бродил по путям, где не ступала нога человека, столько, сколько ему позволяли обстоятельства. Он стремился на север, всегда на север, уходя вдоль реки прочь из города и еще дальше, отыскивая самые безлюдные пути, избегая случайных встреч. Затем река сворачивала на восток, однако мелкий ручеек впадал в нее с севера. Ян пошел вдоль этого ручья. Лес становился все гуще; затем Ян попал в узкое ущелье, стены которого все сближались, но так и не сомкнулись: в конце обнаружился выход, который привел в небольшую лощину, также заросшую лесом. Канадская тсуга, сосны, березы и вязы гигантских размеров росли там в изобилии и отбрасывали на чистый ручей свои длинные тени. Рыжеватые лианы заполонили все свободное пространство, цвели самые редкие дикие цветы, рыжие белки тараторили на деревьях. Возле ручья в грязи оставили следы еноты и норка, а также другие неведомые обитатели лощины. А на самых верхушках деревьев, скрытые золотыми сумерками полуденного леса, бурые короткоклювые дрозды, пестрые американские дрозды и даже североамериканские лесные дрозды-отшельники выводили свои сладкозвучные торжественные оды.