Зверь (СИ)

Разговор с Каспером прошел спокойно. Выпив по рюмке водки, как выразился Макс: «Для согрева», и договорившись о сроках возврата долга, Филатов засобирался домой. Однако в какой-то момент за первой рюмкой пришла и вторая, затем третья и еще парочка. На столе уже появилась и закуска: нарезанный лимон, один маринованный огурец, выловленный со дна банки, черный хлеб и сервелат.

Мужчины разговорились. Каспер вроде был неплохим. Так показалось охмелевшему Филу, а тот между делом ляпнул:

— Курнем?

— Да, давай, — сразу понял Вадим, о чем идет речь. Но он полагал, что это будет нечто совсем незначительное и несерьезное.

Однако ошибся.

Каспер вышел из кухни на пару минут, погрохотал где-то в глубине квартиры и вернулся с трубкой, фольгой и круглой баночкой из-под крема.

Мир накренился.

Опиум.

Далее все происходило, как во сне.

Вадима рвало в туалете, а Каспер, посмеиваясь, хлопал того по спине и приговаривал:

— Ты, главное, не парься. Это всегда так в первый раз. Но если хочешь, могу помочь, облегчить боль.

Вадим уже сообразил, что встрял по самые уши и решил отказаться, но желудок, казалось, просто выскочит из горла, если он не примет хотя бы что-то.

— Давай… — только и смог выдавить Филатов между рвотными позывами, что так нещадно сокращали диафрагму.

Каспер быстренько подсуетился и, пока Фил висел над унитазом, стоя на коленях и ни черта не соображая от гудящей дымки, затянувшей сознание, пережал тому жгутом бицепс и зубами снял со шприца колпачок.

Вадим встрепенулся от укола и свободной рукой ухватил Макса за грудки.

— Ты что, блять! — прорычал полуживой Фил.

— Да это обезболивающее, — выкрикнул Каспер с напором в голосе. — Отпусти ты! Я помогу.

И да, он помог. Только так помог, что Филатов не понял, как оказался на улице. Тело стало невесомым, от того и ноги заплетались, а язык, словно опухнув, прилип к нёбу. Вадиму было хорошо. Это называется эйфория. Вот она какая: тягучая, приятная, бесстрастная и совершенно не интересующаяся происходящим вокруг.

Еле переставляя ноги, Фил добрался до знакомого двора. Как он тут оказался? Кажется, ехал на метро. Вроде бы даже у кого-то спрашивал… о чем он спрашивал? Где живут «эти упыри и вурдалаки»? Да, именно так Фил назвал свою мать и соседей. Черт. Ему было хорошо, но в то же время отпускало и снова рвало, вытряхивая из Вадима остатки сил.

Он промок до нитки и, цепляясь за стену дома почему-то в кровь ободранными пальцами, сполз прямо в грязь. По двору прокатился красный автомобиль и, проехав чуть вперед, притормозил. В уголке сознания Филатов вспомнил, что эта машина принадлежит его матери, и попытался оторваться от ледяной мокрой земли, размытой дождем. Но тщетно.

— Вадим… — донеслось до его слуха, потом будто вата в ушах, а дальше снова голос матери. — Ты сволочь бездарная… подонок… ужрался… ты мне сделку сорвешь, вставай! Иди домой… Вадим…

Он что-то прохрипел, сплюнул, содрогнувшись от очередных спазмов где-то внутри, в желудке, и с трудом привстал. Хотел ухватиться за ногу матери, но та вдруг брезгливо сморщилась и отскочила назад, взвизгнув:

— Убери лапы, свинья! Сам выпутывайся!

Снова плюхнувшись в грязь, Филатов остекленело уставился в удаляющуюся спину матери, к машине которой подъехал черный автомобиль. Высокий мужчина в строгом костюме, выбравшийся из него, раскрыл свой зонт, скользнул по Филу презрительным взором и отвернулся. Вадим отчетливо расслышал:

— Наталья, кто это?

— Никто, — даже не оглянулась. — Не имею понятия. Бомж какой-то. Или наркоман… никто…

Вот именно. В тот вечер Фил и стал этим НИКТО для всего мира, потому что только в матери и заключался смысл. А мир теперь сузился до размеров пустой квартиры.

***

Наше время

Я так отчаянно сдерживала себя, что когда Вадим замолчал и посмотрел на меня, прикусила дрожащую нижнюю губу.

— Мария, не надо. Я ведь не для этого рассказал… понимаешь…

Но все же не справившись с собой, я спрятала лицо в ладонях — горячие слезы жгли глаза. Однако внезапно цепкие пальцы ухватились за мои запястья, и Филатов вынудил посмотреть на него. Большие, такие глубокомысленные, черные глаза заглянули в самую душу. Вадим сказал, понизив голос:

— Глупенькая, это неминуемо, понимаешь, о чем я? Просто наслаждайся, живи свободой, не ищи подвохов, не анализируй. Просто живи, Мария. Просто будь со мной. До самого конца. Обещаешь?

Черт пойми что.

— Обещаю.

Моргнула, смахивая слезы, что тут же скользнули вниз по щекам.

Фил утер их пальцами и, наклонившись, мягко коснулся губами моего лба.

— Моя отчаянная Мария.

И эти три слова согрели вусмерть перепуганную душу, в которую я умудрилась впустить такого человека, как Вадим. А какого человека? Настоящего.

Подавшись вперед, я прижалась к нему всем телом, а он уткнулся носом в мех моей куртки, тихо пробормотав:

— Сейчас удавишь.

И я так искренне рассмеялась, отпуская Фила, что тот и сам широко улыбнулся, глядя на меня с неожиданной и долгожданной нежностью, а потом вдруг проговорил:

— А ужастик твой — говно, раз я умудрился вырубиться.