Зверь (СИ)

Я никогда не задумывалась о том, сколько боли отведено каждому человеку. Никогда прежде меня не волновало, насколько силен внутренний стержень, что так упрямо держит и не дает упасть. Что держало меня? Наверное, отрицание раельности. Это когда внутри чернота, как та, что светилась в глазах Вадима, но только мертвая. Моя уже мертвая чернота.

Это случилось ровно тридцать три дня назад.

Раздался звонок. Это была Наталья, мать Филатова. Ее голос, словно загробный, словно зазвучавший из подземелья, произнес: «Вадим мертв».

Это сообщение вырвало из меня душу и выбросило в окно. Я не упала в обморок, не стала истерически кричать, не попросила ее опровергнуть сказанное. Просто села на стул, положила мобильный на стол и уставилась в серое небо за окном. Близился вечер.

Бледно-оранжевые блики заката растворялись вместе с моими надеждами, будто даже небеса смеялись над той участью, что они для меня уготовили.

За что так с ним, а? За что его так? Ведь он старался. Да, ходил по лезвию бритвы, напрашивался на неприятности, но это потому что характер такой, натура такая, но ведь не из-за вздорности и совсем не по причине аморальности…

Он не был аморальным. Он верил, а вы вот так с ним…

***

Собственно, тело не нашли. А раз не нашли…

Да, узнав об этом, я вдруг загорелась изнутри темной надеждой на лучшее, а темной, потому что она меня пожирала и обещала стать комком адской боли, если все же не оправдается.

Стоя лицом к ветру, я смотрела, как к воде клонятся плакучие ивы. Это была та самая узенькая речушка, вдоль которой мы когда-то гуляли с Вадимом.

Я уселась на лавочку, игнорируя порывистый ветер, забирающийся под капюшон парки, и не заметила, как вздрогнула, лихорадочно всхлипнув, так, словно это нечто прочно сидевшее в груди вырвалось наружу. Мне стало плохо. Просто настолько сильно разболелась голова от постоянных размышлений, от невыплаканных слез, от бессонницы, что осталось лишь сильно зажмуриться, уткнуться лицом в ладони и разреветься в голос, пугая редких прохожих.

Странности в этом деле, касающемся непосредственно самого убийства, меня совершенно бесили. Все считали, что Фила именно убили. Как убили? Где? Кто?

Каспер, вероятнее всего.

И вот еще что. Этим утром мне позвонил Олег Иванович Филатов. Представился, и я онемела от изумления. Прокурор, отец Вадима. Он лично следил за этим делом. Он лично ездил к Касперу, а после попросил меня заглянуть к нему, Филатову, в прокуратуру. Но передумал и назначил встречу в кафе во избежание слухов.

Дело пытались замять, потому как вышли на брата Каспера, однако Олег Иванович, наверняка стремясь хотя бы сейчас загладить вину перед сыном, придал все-таки некоторые факты огласке и «оборотня в погонах» задержали. Более того, отец Вадима как-то слишком дотошно расспрашивал меня о Сашке, моем брате, и тогда я словно очнулась. Встрепенулась и поинтересовалась, при чем тут он?

— А при том, — ответил Филатов, — что расследование привело именно к нему, как к потенциальному информатору. — Я непонимающе моргнула. — То есть ваш брат, Мария… — ох, это слово, будто огонь обожгло мой слух, — …помог поймать братьев Касперовичей с поличным. Мы не афишируем его причастность к расследованию, но вам настоятельно советую связаться с Александром и поинтересоваться, что ему известно об исчезновении Вадима, — Филатов тяжко вздохнул, опустив глаза. — Мне нужно отыскать тело сына. В любом виде. Пусть хотя бы будет похоронен должным образом… Знаешь, Маша, — вдруг как-то по-доброму, по-отечески, произнес мужчина, переходя на «ты», — Вадим пришел ко мне за несколько дней до… кхм… Я так удивился, когда увидел его на пороге своей квартиры. Мы посидели, поговорили обо всем… Он о тебе рассказывал, много и взахлеб. Его глаза светились, мой сын был счастлив. И хотя я знал, что эти синяки у него под глазами — следствие пагубного действия наркотиков, я впервые понял, что мой паренек очнулся, что он справляется с собой. Ты… Мария, пожалуйста, позвони, если вдруг узнаешь что-то. И еще… — Филатов встал, — Наталья, моя бывшая супруга, скрывает нечто важное. Ты не беседовала с ней? Мне она ничего не расскажет.

Я отрицательно качнула головой.

— Нет. Не беседовала.

Опустила глаза, уткнувшись взором в чашку, и призналась:

— Я не верю, что его нет.

— Я тоже, девочка.

И он ушел…

Окончательно промерзнув, я встала с лавочки, вырвав саму себя из свежих воспоминаний, и решала тут же позвонить Саше. Мы не разговаривали и не виделись ровно тридцать шесть дней. Теперь я считала каждые сутки, мысленно отмечая, что время ни черта не залечивает.

Мой одинокий раненный зверь канул в темноте и отыскать его значило — окунуться во все то дерьмо, через которое он прошел. Однако я не знала, с чего конкретно начать, потому, утерев слезы, набрала номер брата, медленно бредя в сторону метро.