Зверь в Ниене

Малисон откупорил пороховницу, засыпал на глазок, запыжил паклею. Пороху не жалел — стрелять надо было громко, чтобы в Ниеншанце услышали. Пакля же рассеется и не поранит, даже если в пузо стрельнуть. Лить кровь и тем паче убивать кого-то купец всячески остерегался. Чай, не душегуб какой.

Зарядил и второй таким же макаром.

— Эх, едрит твою мать, как дать бы тебе! — во всю мочь высказал купец, подымаясь со скамьи.

— А то и дай! — быстро оборотилась от горшков Аннелиса.

Вслед за тем, кряхтя и подвязая портки, купец засобирался. Вместо своего ножа каждодневного ношения взял короткий, полегче, потому что и так навешано было достаточно, чтобы отяготить для хождения всю ночь. Повесил на пояс кису с дробью. Без свинцового припаса выходить в ночной дозор по городскому уставу Ниена запрещалось. А вдруг бешеная собака выбежит, тем паче, зимою — волк!

Русских не боялись. Русские далеко — за Тосною.

У порога Малисон взял алебарду испанскую на толстом черене, обработанном руками героев. Её он купил задёшево с фламандского брига.

Алебардою было хорошо стучать по забору, уверяя бюргеров в безопасности города.

Вышел на улицу Выборгскую и заорал во всё горло с ожиданием превосходного:

— Йо-хо-хо-хо-хо!

— Хо-хо! — откликнулся Герман Шульц и вышел на улицу с большим медным фонарём. На доброй перевязи у него висел корбшверт с поломанным эфесом, но для несения сторожевой службы годный, там же пороховница. За поясом — пистоль.

— Готов?

— Готов всегда!

Пошагали к ратуше, чавкая подмётками по размокшей земле. Соседки, коим случилось оказаться во дворе, поглядывали на них с интересом, пока их мужья сидели до темноты за работой.

Бургомистр юстиции Карл-Фридер Грюббе имел обыкновение проверять самолично. Малисон поднялся по кривым каменным ступеням и постучал по порогу торцом алебарды и в дверь, помягче, кулаком.

Стражники стояли и ждали. Ждать всегда приходилось недолго.

Юстиц-бургомистр появился из двери, сошёл на нижнюю ступень и строго оглядел заступающую смену ночных сторожей.

— Фонарь будет гореть?

— Конечно!

— Налито, — Шульц тяжело качнул заполненным фонарём.

— Не спать! — предупредил Грюббе. — Не спать на посту!

— А кто спит-то? — возмутился Шульц.

— Ходите по улицам Ниена, не смыкая век. Не допускайте передвижения в темноте людям без света, запоминайте нарушителей, дабы утром доложить обо всех магистрату. Напоминайте о себе нашим добрым горожанам стуком по забору. Зорко глядите вокруг и пресекайте злые деяния любыми имеющимися у вас средствами.

Холщовая сума на боку плотника весомо качнулась.

— Вызывайте караул выстрелом в воздух. Проявляйте храбрость в своих решениях и быстроту в ваших действиях. Бейте матросов и возчиков древком или плашмя по их сутулым спинам. У праздношатающихся в ночи спрашивайте, куда они идут, а, если не знаете, кто они такие, узнавайте имена. Будьте бдительны. Слава нашей прекрасной королеве!

— Слава! — единодушно воскликнули дозорные.

— Идите, да хранит вас Господь.

Солнце клонилось к закату, скатившись по небосводу к таможне, будто собиралось пройти проверку груза и заплатить выездную пошлину барону Лейоншельду.

— Спать, — возмущался Шульц, бредя к порту, на свет заходящего светила. — Да чтоб у меня глаза вытекли, если я засну на посту!

В конце двадцатых годов Герман Шульц от души хлебнул бед в армии генерала Альбрехта фон Валленштейна, куда был взят из ополчения. Там он выполнял всю тяжёлую работу — от землекопной до плотницкой, включая дозорную службу по ночам, где и приобрёл устойчивое отвращение к оружию. Когда стороны заключили в Любеке мирный договор и ополченцев распустили по домам, Шульц воспользовался приглашением доброго шведского короля и со всей семьёй перебрался в Ниен, не скоро, но своевременно. От войны он был готов бежать на край света, пусть даже этот край будет самый сырой и пустынный. В безлюдье, где живут только финны и медведи, он встретил соотечественников из Мекленбурга, чьей компании оказался не слишком рад, но бежать из Ингерманландии дальше было некуда, и ему оставалось влачить угрюмое существование, по урочным дням скрашиваемое уличными обходами с болтливым купцом.

Его зять, Филипп Мейер, за свои выдающиеся деловые качества был избран представлять в магистрате интересы купечества. Теперь Малисон находил в их знакомстве счастливый знак.

Стемнело, когда они, со скуки шагая в ногу, добрели до конца Средней улицы и, оказавшись возле полей, повернули на свою — Выборгскую.

Ночной Ниен был не чета дневному. На зов лунного света, едва пробивающегося сквозь небесную кисею, вылезли совсем другие жители.