Зверь в тени

Вырытый грунт Бет оставляла рядом с углублением. Если бы он вернулся, она сразу ссыпала бы его в ямку и утрамбовала. Конечно, после этого Бет пришлось бы снова ее раскапывать, но это лучше, чем оказаться разоблаченной. К тому же рыть во второй раз было легче: рассыпчатая земля сразу же поддавалась. Труднее всего было отколупывать частички от спрессованного земляного наста.

Эх, чего бы Бет сейчас не отдала за ручку, щипчики для ногтей или даже простую заколку! За эти крошечные приспособления, которые она раньше совсем не ценила. Но Бет упорно продолжала копать – голыми руками, на одном желании «Не сдаваться»! Ей надо было вырваться на свободу.

Когда-нибудь, уже став педагогом, она расскажет эту историю ученикам. Не всю, конечно. Подробности о том, что он делал с ней, когда спускался в эту темницу, Бет опустит. Тема ее урока будет другой: «Никогда не сдавайся, даже если кровь уже не греет тебя, если твое тело ноет и болит от изнурения и взывает о капитуляции, и эта мольба пытается сковать твою волю, как песня сладкоголосой сирены…»

Да! Этот урок она проведет… обязательно проведет…

Бет так осторожно нащупывала металл, так сосредоточенно и аккуратно – под стать археологу – отделяла от него крупинки грунта, что лишь в самый последний момент расслышала голоса наверху. На этот раз только мужские. Запаниковав, она ссыпала в лунку всю кучку земли, разровняла ее рукой и прокралась в дальний угол – не разжигая керосиновой лампы. Бет больше не нужен был свет. Она уже изучила каждый сантиметр своей темницы.

Прижав колени к груди, она замерла в ожидании.

Глава 23

– Хизер! – Клод спрыгнул с кровати, подскочил и остановился так близко, что мне показалось, будто я расслышала, как на участившийся стук моего сердца откликнулось эхом сердце парня. – Что ты здесь делаешь?

– Я была тут… по соседству, – пробормотала я, передернувшись от слов, сорвавшихся с языка. Я ведь на самом деле жила по соседству.

Поборов желание убежать, я заставила себя взглянуть на Клода. На самом деле заставила. Мне пришлось для этого вытянуть шею и запрокинуть лицо. Клод был ростом под метр восемьдесят; его рыжевато-каштановая челка падала на лоб, а зеленые глаза молили не расспрашивать о том, чем он занимался, когда я вторглась в его комнату.

И я вняла его мольбе.

Клод никак не мог быть тем мужчиной из подвала с медным идентификационным браслетом на запястье, тем зловещим человеком, которого собиралась ублажить Морин. Это было невозможно! Потому что Клод-чье-имя-рифмовалось-с-идиот стоял тогда рядом со мной. И тот подвал совсем не походил на некий закрытый клуб, члены которого носили браслеты и узнавали друг друга по секретному рукопожатию.

– Кто хочет «Кулэйд» и печенье? – заглянула в спальню сына миссис Зиглер.

От неожиданности мы оба подпрыгнули, но Клод пришел в себя первым.

– Спасибо, ма.

– Да… спасибо, миссис Зиглер.

– Господи! Ну, что вы застыли в дверях? Это потому что у Клода такой беспорядок? А я говорила тебе, Зигги, – приберись.

Родители Клода теперь всегда именовали его тем прозвищем, которое он сам себе выбрал. Напоминание об этом ослабило мое напряжение. Я смотрела на Клода, а не на какого-то извращенца.

Он выхватил из рук матери шоколадное печенье и запотевший пластиковый стаканчик с «Кулэйдом». Я взяла другой стаканчик и два из трех оставшихся печений. В Миннесоте свято соблюдается правило: нельзя брать с общего блюда последний кусок. И мы предпочли бы искрошить его в молекулы, только бы не прослыть невежественными дикарями-обжорами, готовыми все сцапать и заглотить. Миссис Зиглер тоже знала это правило и потому не стала настаивать, а унесла блюдце с последним печеньем вниз. А я последовала за Клодом в комнату. Он уселся на кровать, подогнув под себя ногу. Я опустилась в кресло у окна. (Это была наша обычная диспозиция.)

– Когда отец Адольф заговорил о пропавшей девушке, я подумал, что это он о Морин, – сделав глоток, выдал Клод. Он не вытер с губ пену «Кулэйда», и я показала на свой рот. Клод намек понял.

– Все считают, что Морин сбежала, – поведала я другу то, что он и так уже знал. – И, похоже, они не хотят сообщать об этом остальным ребятам. Должно быть, опасаются, что дурной пример заразителен. – Мой рот против воли скривился в циничной ухмылке.

Я подумала о Бет Маккейн – пропавшей официантке «Нортсайда». Я видела эту девушку пару раз в церкви, но смутно помнила, как она выглядела: кудрявые рыжие волосы, веснушки, припорашивавшие идеальный носик-пуговку, красивая улыбка, сладкая и доброжелательная. Я так равнодушно восприняла сообщение Бренды об ее исчезновении и испытала такое самодовольство, когда отец подтвердил мои слова, что ничего страшного в этом нет… А теперь то же самое произошло с человеком, которого я хорошо знала, – с моей подругой. И я осознала, насколько это страшно. А потом я вспомнила еще кое-что.

– Не могу поверить в то, что отец Адольф пригласил нас в свой лагерь, прямо у всех на глазах.

Клод скорчил такую гримасу, как будто у него скрутило живот.

– Я не поеду. И тебе не советую.

Напористость парня меня удивила.

– Почему?