Зверь внутри

…Он мчался куда-то по пустынным вечерним улицам города (это был не секретный город Н., а какой-то другой; краем сознания Щуплов это уловил). Слева и справа от него возвышались многоэтажные коробки, похожие друг на друга, и они казались ему гораздо выше, чем он привык видеть такого рода сооружения. Прошло немного времени, и ему стало ясно почему: сам он был ниже. И еще: он бежал на четырех ногах, вернее, даже не на ногах, а лапах! Если это его и удивило, то лишь в первый момент и то чуть-чуть…

И ни с чем несравнимое чувство свободы. Только вот какой-то дискомфорт, который, словно камушек, попавший в ботинок, мешает насладиться этим упоительным чувством. И будто этот камушек становится все больше, и нет уж той радости, что вначале. Только сосущее чувство… Чего? Голода! Тому инфернальному зверю, в которого превратился Щуплов, страшно хотелось есть. И чувство голода росло с каждым шагом…

Но чу! Запах! Сладостный запах еды… Добычи. Пока далекой, но с каждым мгновением становящийся все ближе и ближе… Взрыкнув, Щуплов прибавил шагу…

— Сашка, проснись! Проснись, черт бы тебя побрал! — испуганный голос Тани ворвался в сон, и образ пустынной улицы, по которой мчался зверь, начал тускнеть… — Да что с тобой?

Александр открыл глаза. Темнота. С чего бы так резко? Вроде, только что были сумерки и он мчался по какому-то незнакомому городу… Стоп! Это же был сон. Или?… Александр стал озираться, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, но тщетно. Если глаза и привыкали к темноте, то слишком медленно.

— Да скажи же хоть что-нибудь! — вновь раздался голос Тани. Казалось, что девушка была на грани истерики.

— Ты чего? — пробормотал Щуплов. Реальность была слишком убога и неинтересна по сравнению с только что снившимся сном, так что приходил в себя он очень медленно. — Белены, что ли, объелась, балда?

— Сам ты балда! Напугал меня до смерти.

— Напугал? Тебя? До смерти? — с каждой фразой выражение крайнего удивления в голосе Александра возрастало. — Я ж спал.

— Дело не в том, что ты спал, а дело в том, как ты спал!

— И как же я спал?

— Ты рычал во сне! А потом стал подкатываться ко мне, будто пытался перегрызть горло!

— Ох и балда-а, — протянул Щуплов, но в его голосе чувствовалась неуверенность. Он вдруг понял, что не пропало с его пробуждением. Чувство зверского голода.

— Ладно, — пробормотал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно небрежней. — Ты тут спи, а я пойду залезу в багажник, посмотрю: там, вроде, еще колбаса оставалась… Жрать хочется. И с чего бы?

Он толкнул дверь и выбрался наружу. Затем подошел к багажнику и открыл его. Тот факт, что они забыли фонарик, дал ему повод сказать не одно матерное слово в адрес остолопов, у которых вместо головы кочан капусты.

— Что ты там разбубнился? — раздался сонный недовольный голос Ромки. — Меня разбудил, сейчас Надьку разбудишь… Что надо-то?

— Колбасу ищу, жрать захотелось…

— Колбасу-у… — передразнил Жуков. — И чего не спится дураку…

Ромка заворочался в спальном мешке и затих. Чертыхаясь на полтона тише, Щуплов продолжил свои поиски.

Следующий день был таким же погожим, как и предыдущий. Купаясь, загорая и попивая пивко, дразня этим Ромку, которому еще сегодня предстояло рулить и пить, следовательно, не рекомендовалось, Щуплов почти позабыл о своем сновидении, а о ночном происшествии напоминала лишь слегка саднящая рана да неприятное воспоминание об испорченной рубахе.

Однако Таня не забыла ночного поведения Александра. После того, как он, наевшись колбасы (причем эгоистично слопал всю, не оставив никому даже понюхать), вернулся в машину и, поворочавшись немного, захрапел, она не сомкнула глаз и теперь выглядела уставшей и осунувшейся. Чтобы отогнать сон, она почти не пила пива и очень много плавала, но и в то время, когда девушка отплывала довольно далеко от берега, ей казалось, что она уснет прямо на плаву. И ей не давал покоя вопрос: что же ее благоверному (от которого в последнее время она уж и не знала, как отделаться) приснилось такое и не представляет ли он опасности для общества в целом и для нее в частности. Когда наутро она спросила Александра, что же за сон он видел, Щуплов лишь покачал головой и сказал:

— Ничего не снилось.

Когда же ему стали пенять насчет столь беспардонно сожранной колбасы, он и вовсе вспылил, заметив, что нечего сваливать на него свои грехи, коли у самих рыльце в пушку. Такое явное запирательство покоробило и Ромку, которому Щуплов сам признался в том, что лазил в багажник за колбасой, но Жуков лишь пожал плечами и сказал, что, верно, Сашка перегрелся на солнце и теперь кидается на кого ни попадя.

Впрочем, нельзя сказать, что Щуплов все позабыл… Хоть и смутно, но свой сон он помнил; и ощущение свободы, и все нараставшее чувство голода… Но будто кто-то невидимый затыкал ему рот, не давая поделиться впечатлениями с товарищами. И он веселился, плескался в воде, валялся на песке и попивал пиво, внешне такой же, как раньше. Но кое-что прочно поселилось у него в голове и уж не отпускало.