Зверинец

Из леса удалось выбраться ближе к полудню, когда солнце повисло в середине безоблачного синего неба. Неподвижная Параскева так и сидела на своем месте: в одной руке палка, в другой чашка с остывшим чаем. Блеклые глаза сморгнули, настраивая фокус. Они словно смотрели единственный доступный телеканал – хочется переключить, а некуда. Софья демонстративно прошествовала мимо, подобная новорожденному ребенку – голая, грязная, окровавленная. Обновленная и прекрасная. Даже после того, как она спустилась под горку, к дому Кокорина, между лопаток ее настойчиво буравил завистливый взгляд Параскевы.

Связанную Дину она отыскала в подполе, среди банок с солеными огурцами и засахарившейся клюквой. Хайдуллина двигалась заторможенно и вяло, разговаривала с трудом, соображала еще хуже. Она покорно поплелась за Софьей и встрепенулась лишь однажды, на тонкой тропинке, уходящей в лес.

– Куда мы идем? – отрешенно спросила она.

– К озеру, Диночка, к озеру, – не моргнув глазом соврала Софья. – Наши уже там.

Сейчас Дине можно было плести любую чушь, она бы поверила. Как поверила вся их компания, когда Софья пригласила их провести последние дни летних каникул возле несуществующего озера. В Вериярви никогда не было озер. Только болота. Можно было, наверное, даже сказать правду…

…а Ленку Леки в грязи купаться не заставили. Это было обидно, и маленькая Софа надулась на маму и бабушку. Если им так хочется в грязи валяться – пусть, но ее-то зачем тащить? Ленка уже подхихикивала, представляя, как вечером у костра, расскажет об этом всем-всем. Софа радовалась, что под грязью не видно, как она краснеет.

А потом пришли они, и Ленка визжала, как поросенок, которого резал сосед, дядя Боря Лембоев. И бегала, как звери в мультиках, когда на них пчелы нападают, только это совсем несмешно было. А потом упала и стонала жалобно-жалобно, а мама с бабушкой все держали Софу за руки, не давали броситься подружке на помощь.

Ни один комар не сел на покрытую грязью троицу. Лишь позже, когда между деревьями вновь появились просветы, к женщинам Койву выплыли зыбкие звенящие фигуры. Они долго говорили, сначала с бабушкой, совсем немного, потом с мамой, уже обстоятельней, а затем и с маленькой Софой, долго, дольше всех остальных.

Круг жизни. Всего лишь круг жизни, – шептали они. Большие должны стать пищей малым.

А потом они исчезли, и мама с бабушкой подняли чистые кости – все, что осталось от невезучей Ленки, и зашвырнули их далеко в болото, стараясь, чтобы они не попали на мшистый покров. Трясина даже не чавкнула, молча приняла жертву. Дела ей не было до маленькой чумазой Софьи, которая не хотела ничего этого знать и видеть. Которая хотела домой. Не в деревню домой, а в город, подальше отсюда, и больше никогда не приезжать в Вериярви.

Мама так и не подошла к ней. Подошла бабушка. Как обычно. Седая и сгорбленная, она погладила макушку Софьи шершавой рукой, вымученно улыбнулась.

– Это была плохая девочка, Софа. Не стоит о ней грустить. Не будешь?

– Не буду, бабуль… – Маленькая Софа громко всхлипнула, но глаз не открыла. – Не буду… честно!