Зверинец

Мертвецы шли из-за бараков бесконечной вереницей. Скелеты, обтянутые желтоватой кожей, в каких-то немыслимых сгнивших обносках. Трупные пятна расползлись по безгубым лицам, по рукам с обломанными ногтями. Впереди вышагивал знакомый дядька, жутко преобразившийся. Усатое лицо посерело, макушка провалилась внутрь черепа, будто пробитая чем-то тупым и тяжелым. В такт шагам колыхалось обвисшее брюхо, набитое тухлыми кишками.

Чудовищно давила тишина, в которой надвигались на нас мертвяки. Они не разговаривали – нечем было разговаривать. Их языки давно сожрали песцы и лемминги. Они даже не дышали! К чему воздух покойнику? Нестройная толпа размеренно топала по щебенке, и звук этот был не громче лихорадочного стука наших сердец, пока еще живых и горячих. А по следам мертвой армии двигалась бесконечная полярная ночь, едва подсвеченная тусклыми фонариками звезд.

Алый заорал так, что у меня чуть не хлынула кровь из ушей. Этот вопль, отчаянный и жалкий одновременно, прошил нас обоих электрическим разрядом. Мы подскочили, словно бочки под нами раскалились добела. Над поселком пролетело гнусное хихиканье, усиленное невесть откуда взявшимся эхом. Намотав кишки убитого песца на руку, мелкий потрошитель принялся раскручивать зверя над головой. От его жуткого смеха хотелось упасть, сжаться, заплакать навзрыд. Хотелось с головой залезть под одеяло… да только от безопасных теплых кроватей нас с Алым отделяло несколько десятков километров. И, возможно, несколько десятков лет.

Не сговариваясь, мы рванули к мальчишкам, растянувшимся вдоль узкой улицы, точно опытные загонщики. Детские лица, еще недавно по-северному хмурые и жесткие, но человеческие, превратились в искривленные злобой рыла, с вытекшими глазами и провалившимися носами. В отличие от безликих мертвецов, чьи неутомимые шаги я отчетливо слышал за спиной, мальчишки сохранили какую-то индивидуальность. Они умерли позже, гораздо позже истлевшей армии безымянных зэков. Когда-то они точно так же, как мы с Алым, пришли в этот поселок, взбудораженные тайной, мрачной загадкой, что таили отсыревшие каменные стены. На свою беду пришли, чтобы остаться здесь до скончания времен. И я не хотел к ним. Больше всего на свете сейчас я боялся не умереть, а стать таким же.

Здоровяк Кеша, оплывший, как подтаявший парафин, шагнул вперед, перегородив мне дорогу. Мясо местами слезло с толстых пальцев, отчего раскинутые, словно в объятиях, руки щетинились белыми фалангами костей. Подстегиваемый адреналином, я, не сбавляя скорости, врезался в него плечом. С омерзением ощутил, как колыхнулась от удара мягкая разложившаяся плоть. Парень отлетел в сторону сбитой кеглей, а я каким-то чудом удержался на ногах. Подобный набирающему ход паровозу, я мчался вперед, и даже легкие мои, с трудом гоняющие стылый воздух, шумели похоже – чух-чух, чух-чух… Наперерез мне уже мчался лохматый, сохранивший едва ли половину волос, жидкой паклей облепивших ссохшийся череп. Он двигался с таким упрямством, так целенаправленно и уверенно, что я понял – этого не сбить. Не оттолкнуть. Я разобьюсь о него, как неповоротливый шмель о лобовое стекло мчащегося на запредельной скорости грузовика.

Какой-то цилиндр мелькнул мимо меня, едва не задев голову. Крутанувшись в воздухе, он с омерзительным чавканьем влепился в голову лохматого, расплескав по сторонам гной вперемешку с отчаянно парящим кипятком. Все это время Алый тащил в руках мой термос и теперь, точно заправской гандболист, швырнул импровизированный снаряд прямо в десятку, вмиг расчистив нам дорогу. Я нырнул в образовавшуюся брешь, едва увернувшись от цепких мертвых рук младших ребят. Путь впереди был свободен, и я со всех ног притопил к дрезине, едва заметной в наваливающейся темноте. Две минуты одуряющего, выворачивающего наизнанку бега, и ноги гулко топнули по деревянной платформе. Не дожидаясь друга, я начал раскручивать рычаг, задавая механизму ход. И только когда дрезина с душераздирающим скрежетом сдвинулась с места, я догадался оглянуться.

Мертвецы больше не гнались за мной. Тощие фигуры неровным полукругом столпились вокруг упавшего Сереги, запутавшегося ногами в колючей проволоке. Они раскачивались из стороны в сторону, будто деревья на ветру, и только бесноватый малек прыгал как обезьяна, размахивая над головой дохлым песцом. Тонкая колючка по-змеиному выгибалась, опутывая моего друга с ног до головы, стягивая тонкие ржавые кольца. Побелев от ужаса, Алый раззявил лягушачий рот так широко, что мне казалось, будто я вижу прикушенный язык. Он тянул ко мне руки, но криков я не слышал. Тело мое, непослушное измотанное тело, самостоятельно крутило рычаг, гоня дрезину все дальше и дальше по несуществующей узкоколейке, прочь из проклятого места.

Ослепнув от слез, трясущийся и жалкий, я ворвался в темный норильский август. А безразличные звезды как будто даже не заметили моего двухмесячного отсутствия.

* * *