Зверинец у крыльца

Всемерно заботясь о хлебе насущном, вороны находят время для развлечений даже зимой, когда над склонами, южной экспозиции поднимаются восходящие кольцевые воздушные вихри. Птицы обнаруживают их в ветер и штиль, в мороз и при слабом снегопаде. С распростертыми крыльями, словно танцуя, вороны на одном или двух витках набирают высоту 60—80 метров, не позволяя, однако, унести себя в облако. Сотни птиц катаются на воздушном потоке пока он не иссякнет или пока стаю не разгонит приближающийся самолет.

Перед сном вороны тоже любят покружиться в воздухе. Накувыркавшись и накаркавшись, стая тихо, почти незаметно занимает свою всегдашнюю ночную позицию. Причем место ночлега сперва обследуют высланные вперед разведчики — нет ли подвоха? Отходя ко сну, птицы особыми мышцами, идущими к очину (погруженному в кожу концу пера), взъерошивают платье, поднимают перья дыбом, чтоб было теплее. Под этими настоящими, или, как говорят специалисты, контурными, перьями прячутся тонюсенькие нитевидные перышки. В прошлом веке думали, что это жалкие остатки некогда шикарного оперения. В тридцатых годах нашего века утвердилось мнение, будто нитевидные перья вовсе не остатки, а добавочная теплоизоляция. Но много ли могут дать чахлые перышки, разбросанные там и сям? Прошло еще двадцать лет, и орнитологи, наконец, посмотрели в корень: ниточки всегда растут близко-близко от контурного пера. Не помогают ли они содержать платье в порядке? Не передают ли в сумку, из которой торчит контурное перо, раздражение, если перо смято строптивым соседом или вывернуто порывом ветра? Да, передают.

Но у нитевидных перьев есть работа и посерьезнее. Это выяснилось после исследования их у птиц 25 видов, в том числе и ворон, предпринятого Т. Л. Бородулиной. Она установила, что у вороны нитки растут на крыльях, бедрах, шее и груди. На шее каждое перо как бы обнимают две ниточки длиною в четверть главного пера; на груди нежные ниточки даже чуть длиннее, чем на шее, и тоже льнут к крепким перьям. Ситуация почти как в песне, где тонкая рябина хочет прислониться к могучему дубу.

Вороне далеко не все равно, что творится с перьями. И рассказывают ей об этом переплетения нервов — чувствительные тельца Хербста, обосновавшиеся в коже. Но правильнее выразиться так: тельца Хербста передают в центральную нервную систему сведения о положении перьев и давлении на них воздушных потоков. Сами тельца получают сигналы от нитчатых перьев — те, словно рябины, гнутся и перекручиваются вместе с дубами — крепкими перьями и крыльев, и хвоста. (Кстати, на вороньей спине и брюхе телец Хербста нет.)

А что будет, если ворону ощипать? Ничего особенного, конечно, не произойдет — походит голой, а потом оденется. (Правда, голая ворона может простудиться.) О том, как именно переодеваются вороны, пожалуй, лучше всех знает А. А. Войткевич — автор объемистого труда «Перо птицы». Линька — сложная штука. Сигналы к «переодеванию» идут и от нервной системы, и от гипофиза, и от желез внутренней секреции. Но главное — гормональный приказ: чтобы ворона поменяла платье, достаточно впрыснуть либо прогестерон, либо тиреоидин — препарат щитовидной железы.

Принято думать, будто сперва вываливается старое перо и лишь потом начинает расти новое. Дело же обстоит наоборот: пенек нового выталкивает старое с такой силой, что не помогают даже зажимы которыми пробовали удержать поизносившиеся перья.

Войткевич много манипулировал со щитовидной железой и ее препаратами. Оказалось, что введение гормонов не только поторапливает линьку, но еще и влияет на цвет перьев: от больших доз птица блекнет, а при малых окрашивается ярче. Но все же и с помощью гормонов ворона не может разодеться как попугай.

Вороне досталось в сказках и баснях: и нахальная она, и воровка, и воображала — большей частью все правильно. Но иные упреки она терпит зря. Вот строфа из басни И. А. Крылова:

Утыкавши себе павлиньим перьем хвост,

Ворона с павами пошла гулять спесиво...

Ворона важно раскачивается при ходьбе не от самодовольства. Ходить иначе она не может — ее пальцы сближены, а не растопырены, как у многих птиц.

Зато в другой басне Крылов наделил ворону мыслительными способностями, что до сих под вызывает превеликое сомнение орнитологов.

На ель ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась.

Да позадумалась...

А думать-то вроде и нечем: кора головного мозга у птиц неразвита. Поэтому и считали, будто у них дальше инстинкта дело пойти не может. «Однако такое предубеждение возникло в результате того, что данным анатомии придается слишком большое значение и слишком мало внимания уделяется поведению. Впрочем, существует совершенно противоположная тенденция: как считают теперь, птицы по сложности поведения уступают только некоторым млекопитающим» (Р. Шовен «Поведение животных»).

Поведение пернатых нам понять проще, чем сверчка или крокодила: наш сенсорный аппарат сходен с птичьим. И мы, и птицы львиную долю информации об окружающем мире получаем с помощью зрения, а другие животные руководствуются главным образом обонянием, осязанием или слухом.