Зверинец верхнего мира

Он хорошо знает все мои повадки: где я прячусь, как отдыхаю и как умею уходить от погони. Вылезу к ним черепахой – они прикончат меня кирками, выбегу лисом – изрубят лопатами, огненные знаки зальют водой, которую принесли в кожаных ведрах, у реки наверняка построили запруду – русло пересохшего ручья не годится. И теперь уже не спасет мое любимое средство – они облили землю вокруг смолой: если я рассыплюсь на тысячи маленьких человечков, им далеко не убежать. Остается только мой соломенный парик – головной убор курокрада, который я из шалости надеваю при встрече с отшельниками, рыбаками и дровосеками.

Они не убили человека в соломенном парике – Желтый Старик сумел убедить их, что, когда начнутся пытки, будет интересное зрелище («жемчужины так и посыплются»). Час от часу не легче. Меня опять будут пытать. У меня будут выпытывать, куда пропадают куры. А я ничего не смогу ответить. Заглядывая в будущее, я не встречал там ни одной, даже самой жалкой, вместо них какая-то соевая слизь, и она ругается на всех языках. Могу предположить, что эти куры исчезают в прошлом, коль скоро их там значительно больше: разгребая мусорные кучи, нашли лазейку. А что касается жемчужин величиной с белую сливу, то тут их ждет разочарование. В последнее время я так много кричал и ссорился с другими животными (проклятые инстинкты!), что совсем потерял способность исторгать их, когда кричу от боли. Сколько их досталось водяным крысам, цаплям и диким гусям!

Меня передали уездной страже. Решив, что я всего лишь куриный вор, начальник уезда потерял было ко мне интерес, – в случае, если бы ему удалось изловить оборотня, он мог бы рассчитывать на повышение, как его брат, который казнил беса-младенца, кричавшего агуагу вместо бя-бя, – только Желтый Старик опять вселил в него надежду рассказом о жемчужинах: простой человек, сколько его ни пытай, жемчуга не исторгнет. А тут еще я не удержался и, когда один копейщик попытался надеть мне на шею колодки, испепелил его последним зарядом природного электричества. Толпа любопытных сомкнулась теснее, и это помешало мне бежать.

То, что я вижу вокруг: начальника уезда в треугольной шапке, писцов, разворачивающих ослиную кожу, очиняющих тростинки маленькими ножичками, людей, поймавших меня (теперь они столпились в проходе и вытягивают шеи), двух палачей в коротких кожаных фартуках с тисненой эмблемой правящего дома, которую я уже не могу разглядеть, потому что фартуки потемнели от сала, – все это свидетельство особого отношения ко мне. С простым курокрадом они так не церемонятся – отрубят ноги и бросят в канаву. Но почему здесь нет Желтого Старика? Ах вот оно что, посторонних сюда не пускают. Для них он только исполнитель, ловец оборотней, лиловокнижник, вручивший им чудодейственные амулеты, заговоренные против меня, организатор засады. В судебной палате ему не место, а любопытные забыли о том почтении, с которым относились к нему накануне, и оттесняют его все дальше и дальше от входа. С потолка из пальмовых листьев спускается паучок-крестовик и висит прямо у моего лица, словно та штука, которую в будущем политики используют для услащения голоса. Это наблюдательный паучок. Не сам Желтый Старик, а только его плевок в мою сторону – подслушивающий и подсматривающий плевок.

Сейчас начнутся мои муки. О, Белый Единорог! Как же несправедливо ты рассудил! Одно неосторожное замечание – и я разжалован в электрические лисицы, мало того, наказан бессмертием. Я не умру под пытками, они будут продолжаться, пока не истощится их фантазия. Впрочем, у меня в запасе целая вечность. Будут расспрашивать о моем родстве, у них это принято, и хорошо, что я помню мою родословную до четыреста тридцать седьмого колена, а также могу по необходимости забежать вперед и проследить всю линию моего сына, скажем, от шестьсот девяносто четвертого брака. А в тот угол, где возятся палачи, лучше не смотреть. Рано или поздно они мной займутся. Куда как приятнее разглядывать самую обыкновенную мебель. Вот этот стол принадлежит начальнику уезда. Для судебной палаты, крытой пальмовыми листьями, слишком дорогая вещь. Весь из слоновой кости, но какая же безобразная работа! Видимо, делал провинциальный резчик, и слоны у них не первого сорта, а, скорее всего, четырнадцатого. Ножки в форме морковей – в этом есть что-то неприличное. Действительно, слоны любят морковь, но вряд ли им понравится, что из их драгоценной кости вытачивают подобие морковей. Интересно, что они из меня собираются выточить? Вон у них какие станочки.

Близоруко щурясь, начальник уезда тянется ко мне через стол, чтобы прощебетать свой первый вопрос. Но почему это стол, белый стол, дорожайшая и безобразнейшая вещь, переминается с ноги на ногу? Встряхнув крышкой, сталкивает с себя острые локти писцов, опрокидывает чернильницы на чиновные рукава, одним ударом в бок отбрасывает к стене всех, кто за ним сидит, ударом в другую сторону и уже к другой стене отгоняет секироносцев… и преображается!